Харроу из Девятого дома

– Выходит, это давно тебя беспокоит, – наконец сказал бог. – А. Л. смущала вас двоих сильнее всего. Если я такой уж лжец, почему я не солгал и о ней? Я рассказал вам правду о воскрешении Аннабель, и в конце концов вы ее за это убили.

– Господи, – официальным тоном ответил Августин. – Ты рассказал нам правду об Аннабель… об Алекто, потому что она тоже знала эту правду, а ты не мог ее контролировать. Даже две сотни лет спустя я не уверен, что она когда-либо лгала. Именно это так долго меня сдерживало. Как ты мог попросить Алекто из Первого дома солгать? Как ты смог убедить этого безумного монстра пойти на самый простой и крошечный обман?

– Не зови ее так.

– Монстра, Джон! – рявкнул Августин. – Она была чудовищем в человеческом обличье. Она была чудовищем уже на момент воскрешения, а ты сделал ее еще хуже.

Все замолчали. Воздух сделался немного прохладнее, но все равно оставался жарким и липким и пах потом. И каким-то душным парфюмом, сигаретами и страхом.

Через мгновение святой терпения сказал:

– Я поднял на тебя голос, приношу свои извинения.

– Ничего страшного, – тихо сказал бог.

Мерсиморн скрежетала зубами, издавая такой звук, как будто подшипники падали в огромную мясорубку. Потом она прекратила и задумчиво сказала:

– Понимаешь, мы все думали, что ты просто испытываешь сентиментальные чувства к этому ужасу. Она была чудовищем, мы ненавидели ее…

– Я – нет, – заметил Гидеон Нулевой.

– Заткнись, Гидеон. Господи, вы с ней прошли через первые дни, и это объясняло, почему ты не хочешь ее убивать. Тогда мы пришли к тебе и попросили тебя от нее избавиться. Мы сказали, что она слишком опасна… мы знали, что грядут Звери, и мы знали, что они идут и за ней. Она хотела, чтобы нас всех сожрали заживо.

Глаза Мерси подернулись дымкой, как будто она снова переживала этот разговор.

– Наконец ты уступил. Ты убил ее ради нас. Но мы не знаем, как ты это сделал.

– Аннабель Ли… была не из тех, кто умирает, – ответил император. – Правильнее будет сказать, что я ее отключил.

– Ты пришел к нам, и мы спросили, мертва ли она. Ты ответил, что мертва, насколько это возможно. Я помню, господи, что ты плакал.

– Да, я очень расстроился, – резонно сказал бог.

– Да уж! – заорала Мерси, как будто ждала этих слов. – Ты расстроился, но ты нас не винил. Ты сказал, что все понимаешь. Ты сказал, что поступил так, как будет лучше для твоих ликторов. Но ты хотел почтить ее память, поэтому ты выстроил для нее гробницу и отправил Анастасию охранять ее. Нам это казалось предельно логичным. А вот ты – нет.

Бог снова подпер подбородок ладонью.

– А что со мной не так?

Мерси и Августин коротко и страшно залаяли. Ни в какой вселенной это не сошло бы за смех.

– Ты не получаешь силу от Доминика, – сказал Августин. – Это он получает силу от тебя. Не происходит никакого обмена, никакого симбиоза. Ты ничего не берешь у системы. Она держится на тебе, насколько нам известно. Ты – бог, Джон. Но, как любят указывать эдемиты, когда-то ты был человеком. Так как же произошло это преобразование? Откуда взялась твоя сила? Даже если Воскрешение было величайшим взрывом танергии во все времена, танергия бы уже иссякла. А потом Мерси спросила у меня – и это было мгновение ее величайшей подлости – спросила, чего же боится бог.

Глаза с белыми кругами закрылись, и твое сердце почти успокоилось.

– Вы просто притворялись, что ненавидите друг друга? – не в тему спросил он.

– Нет, – тоскливым хором ответили они. Августин пояснил: – Но мы никогда не ненавидели друг друга настолько, чтобы не суметь работать вместе. Это позволяло нам быть честными друг с другом. Я никогда не хотел верить ни в какие слова радости. Я не поверил, когда она сказала: «А что, если он не убил А. Л.?» и потом: «А что, если он просто не может убить А. Л.?».

Глаза открылись. Они обратились на тебя и меня. Белые круги, как мигренозная аура. Черные, переливчатые радужки, похожие на смолу, на крылья бабочки, на обсидиан.

– Подведите итог, пожалуйста, – попросил он, – вы оба слишком много времени уделяете прелюдии.

– Ты не убивал Алекто, – сказал Августин, – и она была не просто твоим стражем.

– Алекто была твоим рыцарем, – добавила Мерсиморн.

Император не пошевельнулся.

– Глаза, Джон, – продолжил Августин, – ее чертовы золотые глаза, как у кошки. Когда я увидел здесь юную Харрохак… – Он ткнул пальцем в нашем направлении, что почему-то меня испугало. Наверное, потому, что я-то считала, что о нас давно забыли. – …и все же глаза, поначалу я подумал: «Да мать мою налево, она пробудилась». Но это, разумеется, не имело смысла. Потому что если бы А. Л. появилась в Митреуме, она была бы так же… невыносима, как и всегда. Почему же еще могли измениться глаза Харрохак? А по той же причине, что и наши. Она произнесла Восьмеричное слово. Она достигла истинного ликторства.