Харроу из Девятого дома

Ты рассердилась так, что это тебя саму удивило. Сила собственного гнева пугала. Ты потянула из-за спины двуручный меч. Запястья приняли не самое правильное положение, но попытка была неплоха. Матовая, кальцифицированная поверхность клинка будто всасывала свет, отбрасывая странную тень на пуховое одеяло.

– Не смей богохульствовать в моем присутствии.

– Не размахивай передо мной этой штукой. Ты не умеешь с ней обращаться.

– Его дал мне бог.

– А ты никогда не задумывалась почему?

Эти шесть слов перевернули твой разум. Ты почувствовала липкий жар в носовых пазухах, которого не случалось очень давно, потому что ты давно так не выкладывалась: подступало носовое кровотечение.

– Ну и почему же? – ровно спросила ты.

– Не могу сказать, – рявкнула она. – Ты сама заколдовала мне челюсть, гребаная весталка! Да-да, я почувствовала! Так что если я не хочу заниматься челюстно-лицевой хирургией в домашних условиях, мне придется молчать. И я вообще-то думала рискнуть, но не представляю, насколько далеко распространяется твое проклятие, потому что я не черная мерзкая маленькая костяная мерзавка. А теперь спрячь свой меч, потому что ты не рискнешь сойтись со мной лицом к лицу.

– Ты очень сильно неправа.

– Я удушу тебя твоим собственным висцеральным жиром раньше, чем ты поднимешь одного жалкого скелета.

– Попробуй, – сказала ты. – Попробуй, Ианта.

Вы смотрели друг на друга. Ты стояла у изножья ее кровати, держа меч как можно ровнее. Его вес причинял привычную, почти приятную боль. Она сидела, одетая в лохмотья ночной рубашки, а глаза ее походили цветом на заледеневшую землю.

Ты знала, как это будет: ей хватило ума оставить у постели два драгоценных канделябра, украшенных топазами и нежными пятнышками отполированных плюсневых костей. Именно из них вырастут два костяных щупальца и воткнутся ей в череп с двух сторон. Ты могла провести пальцем по клинку, собирая костяную материю, вскормленную кровью твоего собственного сердца, как масло. Ты могла превратить эту материю в толстые колышки фаланг и воткнуть ей в ладони, воткнуть в щель между большой берцовой и малой берцовой костями. К этому моменту ты сядешь на нее сверху и, используя все, чему научилась, глядя на Мерсиморн из Первого дома, сломаешь ей позвоночник, как палач петлей.

Ианта посмотрела на тебя. В бледности ее кожи и тенях ее губ была смерть. Ее и твоя.

Потом Ианта перевернулась и накрыла голову подушкой в атласной наволочке.

– Давай, убей меня, – сказала она сквозь подушку. – До тренировки с Августином меньше пяти часов, а я еще не сплю. Лучше смерть.

Ты сделала единственный возможный шаг. Убрала меч в ножны, вернулась к себе и легла, чувствуя себя побежденной.

24

Ни для тебя, ни для кого-то другого в этом клаустрофобно-душном классе, который представлял из себя Митреум, не было секретом то, что фехтовальные тренировки Ианты уже никого не интересовали. Святой терпения ею больше не занимался. Ее неуклюжестью можно было бы пренебречь, если бы она не сохранялась, даже когда Ианта была в Реке, если бы ее сомнения не стопорили бездумную руку Набериуса Терна. Ты видела, как меняется осанка погрузившейся в Реку Ианты, как тело перестает держаться прямо, по-мальчишески развернув плечи, как правая рука выпускает рапиру. Психологический блок, конечно же, но блок, прочно загнанный в мертвую душу, остававшуюся на страже тела, когда разум отправлялся в путешествие.

На нее давили сильнее, чем на тебя. Тебя мерили менее критической меркой, потому что считали тебя уже мертвой.

Твой восемнадцатый день рождения никто не заметил, включая тебя саму. Накануне, ложась спать, ты тревожно подумала, что еще один год прошел. Ты рассматривала этот факт, как и всегда: как мемориал двум сотням людей, которые умерли, извиваясь, дергаясь и задыхаясь, пока их нейромедиаторы заливали ядом. Ты молча просила их ничего не делать, как и всегда. О прощении ты никогда не просила. Потом ты заснула. Большинство людей на твоем месте украшали бы торт или что-то вроде того.

Вскоре после окончания семнадцатого года твоей жизни ты призналась себе в том, что подозревала уже довольно давно: Ортус из Первого дома должен был умереть.

Его традиционное для Девятого дома имя перестало тебя волновать, когда ты узнала об Анастасии. Казалось разумным, что прародительница, положившая начало традиции выбора имен, решила почтить своих братьев-ликторов, потому что тогда их имена еще не скрывала завеса священной тайны. Просто банальное и неприятное совпадение. Как будто его звали так же, как умершую много лет назад собачку.

Смерть святого долга превратилась из возможности в неизбежность, когда ты осознала его истинную силу.