Ты лежала в ее кровати, как мраморная скульптура, чувствуя, что твое тело где-то далеко от тебя. Сон и ощущение безопасности притупили панику, но не прекратили ее до конца. Если Ианта протянула бы руку и коснулась тебя, ты бы, наверное, не поняла, кого она трогает. Ты так боялась, что она захочет тронуть тебя. Ты очень боялась, что к тебе прикоснется хоть кто-нибудь. Ты всегда боялась чужих прикосновений и не понимала, что твоя дрожь была заметна всем, кто когда-либо пробовал до тебя дотронуться.
Она не стала тебя трогать. Сонно спросила:
– Ты правда эти письма при себе таскаешь?
Поскольку ты удалилась в изгнание из своих комнат, письма были рассованы по пустотам в экзоскелете. Местоположение каждого ты затвердила так же, как многочисленные теоремы. Ты пыталась просто прятать их под одеждой, но из-за этого ты хрустела на ходу.
– Да, – ты не стала ничего уточнять.
Она напугала тебя, спросив:
– Ты жалеешь, Харрохак?
– О чем?
– Обо всем этом. О приезде в дом Ханаанский. О том, что стала ликтором. Попала в Митреум.
– Нет. – Ты не знала, правду ли говоришь.
– Да, думаю, что не жалеешь, – твердо сказала она, – ты дальновиднее меня. Я? Я никогда ни о чем не жалею, это мое правило. Спокойной ночи.
Ты долго лежала в темноте и размышляла, так и не пожелав ей спокойной ночи в ответ. «Ты дальновиднее меня». Никогда еще с ее губ не срывались такие спокойные и простые комплименты. Вообще ты придавала комплиментам мало внимания: принимать их – тщеславно, а разбрасываться ими – снисходительно. Но этот отдавался у тебя в голове эхом. «Ты дальновиднее меня».
Ты посмотрела на рыцаря Кира из Первого дома и закрыла глаза. Подробности ее облика тебя не интересовали. Тебя поразила мысль, что эта женщина умерла в доме Ханаанском, когда работа была закончена, когда ликторская теорема была решена. Ее некромант специально притащил сюда эти омерзительные воспоминания. Он окружил себя картинами, которые рисовал сам, портретами самого себя и той, душа которой теперь питала его сердце. Тебе повезло – воспоминания о собственном рыцаре не терзали тебя, только порой отдавались в висках тупой болью или заставляли тебя раз за разом вспоминать какие-то строки.
Прямо сейчас тебя как раз мучили чужие слова. Ты повторила их про себя:
Книга одиннадцать. Матфий Нониус и второй рыцарь Третьего дома собираются уничтожить целый легион – побоище описано во всех утомительных деталях. После этого тяжело раненную дочь Третьего дома понесут над пышущей танергией пустыней, а Нониус будет предаваться размышлениям о природе судьбы всю книгу двенадцать.
Ты заснула.
На следующий день Ианте под дверь подсунули конверт из плотной темно-коричневой бумаги, запечатанный воском. Когда Ианта его вскрыла, ты заглянула ей через плечо. Один лист – опять же настоящая бумага, окрашенная в глубокий кремовый цвет. Несколько строк, написанных безупречным почерком, темно-синими чернилами:
Голова у тебя закружилась от утомительного узнавания.
– Нет, – сказала ты.
Ианта приглашающе похлопала тебя по плечу со своей обычной пародией на игривость. Наверное, примерно такие ощущения испытывает дичь, которую рвут живьем.
– Это и есть план, Харрохак. Просто расслабься и смотри, как работает мой учитель.
– Не понимаю я твоей веры в этого человека.
Все было плохо. Ты бы предпочла иметь чуть больше времени, чем несколько часов. Ты бы предпочла план, не включающий в себя официальных приглашений, дресс-кодов или ужинов. Последний ужин, на котором ты присутствовала, прошел слегка не по плану, и ты полагала, что снова полагаться на ужин будет безвкусно. Но ты забыла о своей соседке, для которой торжественный ужин был все равно что для тебя – утренняя молитва.