Хасидские рассказы

Не поется — голоса одеревенелые; не пляшется — ноги не хотят оторваться от земли; руки неповоротливы, ленивое тело — холодное, замерзшее… А когда уже поют и танцуют — раз в году в Праздник Торы — то это как-то не вяжется; слова в одну сторону, мелодия — в другую, а ноги двигаются сами по себе; нет согласия между ними; трое незнакомцев случайно встретились, и врозь шагают по комнате взад и вперед…

Вместе с немировским ребе умерло веселье, душа плясок, песен, напевов. Только ему одному известно было, какие жесты полагаются при одном напеве, какие при другом, какая мелодия подходит к одним словам, какая к другим.

Но вернемся к нашему рассказу…

Ребе стоит посредине комнаты, поет, танцует, мы стоим кругом рядами, слышим мелодии, видим танцы; все, кругом стали петь и танцевать. Даже музыканты, и те побросали свои инструменты — и их рвануло к нам — и принялись петь и танцевать, а я удостоился даже танцевать лицом к лицу с ребе. И вдруг я вижу, что жених, один из всех, молчит, не поет и не танцует.

— Ребе, — крикнул я не своим голосом, — даже музыканты поют и танцуют, а он молчит.

И ребе, приплясывая, приблизился ко мне и сказал:

— Не бойся, верь в судьбу Фейгеле…

А затем уже, когда мы сидели за столом, он шепнул мне на ухо:

— Ты сейчас услышишь, как он будет читать слово Божие согласно моему напеву…

И действительно…

Речи, которую произнес жених, я не помню; вы ведь знаете, что я не из великих ученых, и не все было доступно моему уму, притом он говорил на чистом литовском наречии и так быстро, что чудилось, будто огненные колеса вертятся перед глазами…

Но разработка вопроса была очень глубокая — глубочайшая тема…

Весь народ, вобравшийся кругом, все люди ученые, знающие, стояли, разинув рты.

Ковальский раввин, у которого была привычка никого не выслушивать, а кричать в глаза: «неуч! невежда!», сидел молча, с улыбкой умиления на маленьком лице, сидел, и покачивал согласно головой…

Все слушали, и только я один знал тайну, что речь его — танец ребе, все они постигали форму, я один проник в содержание… И когда я закрывал глаза, я видел, как ребе танцует.

Все было так, как при пляске ребе… Кругом царила тишина, такая тишина, что слышно было, как часы тикали в седьмой комнате, в столовой ребе… Посредине стоял жених, вокруг него стоял народ, с раскрасневшимися лицами, горящими глазами, затаив дыхание…

Святость Торы снизошла на жениха, и от этой святости излучался, как от солнца, свет и зажигал сердца — кругом стояли пламенеющие души!

И губы его плясали, как ноги ребе, и очи всех были прикованы к его губам, как к ногам ребе, и сердца всех были преисполнены восторга, самозабвения…

В тот момент и он был святым праведником…

Душою всех!

Все тянулись к нему, как железо к магниту… Какой-то чарующей силой увлек он всех за собой, далеко, далеко, на улицу, за город, через горы и долины, моря и пустыни…

И глаза его горели, как у немировского ребе, а руки его двигались, как святые ноги того…

Я сижу, как зачарованный, вдруг кто-то коснулся моего плеча.

Я озираюсь — вижу ребе.

— Ты видишь, вот так я танцевал; только один напев не вошел сюда, он остался за дверью. Недаром мой зять — ученик Виленского гаона… Э!

Это «Э!» резануло меня по сердцу, словно ножом.

Вдруг он говорит.

— Хаим, ступай, дай водки мужикам, что привезли гостей.

И что это означало, этого уж я никак не мог понять.

Разговор

еплый, истинно праздничный день. Сахна, высокий, худощавый еврей, один из последних Коцких хасидов, и Зорах, тоже худощавый, но низкорослый — остаток старых Бельских хасидов, отправляются за город погулять. В молодости они были врагами, кровными врагами, не на жизнь, а на смерть. Сахна воевал за Коцких хасидов против Бельских, а Зорах — за Бельских против Коцких! В настоящее время, на старости лет, когда Коцкие хасиды стали уже «не те, что раньше были», а Бельские утратили свой пыл, оба они вышли из партии, перестали посещать их молитвенные дома, в которых заправилами стали менее преданные, но зато более молодые и более крепкие люди.

Зимою, греясь у печки в синагоге, они заключили между собою мир; и сегодня, в праздник Пасхи, они воспользовались первым хорошим днем и отправились на прогулку.

Солнце ярко светит на далеком голубом небе, из земли пробивается травка; воочию видишь, как подле каждой травки сидит ангел и как бы понукает: расти! расти!

Целые стаи птиц летят и ищут свои прошлогодние места.

Сахна обращается к Зораху:

— Коцкие хасиды, ты понимаешь, настоящие Коцкие хасиды, о нынешних и говорить не стоит, — истинные Коцкие хасиды вовсе не высокого мнения об агаде…

— Зато о галушках? — улыбаясь, замечает Зорах.

— Оставь галушки! — строго отвечает Сахна. — Не шути! Ты знаешь тайну слов: «не водворяй раба к господину»?

— С меня, — заметает Бельский с гордою скромностью, — довольно знать тайный смысл обыкновенных молитв.

Сахна делает вид, будто не расслышал его слов и продолжаете: