Хасидские рассказы

Не так скоро отделяют там мужа от жены! А он, он разве это допустит? Такой бриллиант, как он? Разве она не видит, как при еде ему хочется, чтобы и она попробовала? Конечно — он не станет говорить — глазами только дает понять; а когда она делает вид, что ничего не замечает, он мычит, как во время молитвы «Восемнадцати благословений»[3]. Нет… он не допустит — не пойдет на то, чтоб ему сидеть на почетном месте среди праведников и патриархов, а ей валяться где-нибудь в этом пустынном мире, одинокой, заброшенной…

Но что из этого?

Ведь ей просто стыдно будет поднять глаза в компании праматерей; она сгорит со стыда!

Во-вторых, у нее нет детей… а — «годы текут, годы идут…»

Вот уж семь лет живут они вместе, еще три года — и развод!

Разве она посмеет сказать ему хоть одно слово?

И другая будет в раю служить скамеечкой для ног его, а ей, Бог знает, с каким-нибудь портнишкой придется горевать в аду…

А что? Она разве большего заслужила?

Уже не раз ей снился портной или сапожник, и она просыпалась с плачем и криком.

Просыпался и он, испугавшись.

Ночью, в темноте, он иногда заговорит; он спрашивает:

— В чем дело?

А она только отвечает:

— Ничего.

Она плачет, молит Бога, чтоб Он ниспослал благословение на ее горох и дрожжи.

А он, в самом деле, был золото-человек.

Глупая женщина, думает он, о чем она? Но как бы то ни было — думает он — надо принять какие-нибудь меры! Может она себе позволить что-нибудь, не будет жалеть себе!

Он стал рыться в книгах, рылся, искал, но как часто бывает, что ищешь, того как раз не находишь! Такие вещи приходят бессознательно, неожиданно!

Порою ему кажется, что он уже на верном пути, как вдруг, словно злой дух; помешало что-то, и ему приходится начинать сначала!

Он обдумал и решил заговорить об этом с «ним» самим, да продлит Бог дни его на земли.

Но это трудно давалось.

Один раз ребе не расслышал; он о чем-то задумался; в другой раз он качал головой: ни то, ни се. В третий раз он ответил:

— Гм! Конечно, было бы справедливо! — И в это как раз время кто-то вошел и перебил его.

Еще один раз тот нарочно поехал и спросил:

— Ну?

— Ну! Ну! — ответил ребе, и… ничего!

Однажды, в канун субботы, Хаим-Борух, сидя у ребе, протяжно вздохнул.

— Это непорядок, — рассердился ребе, — мои хасиды не охают. Ибо, в самом деле, что?

— Дрожжи! — осмелился возразить Хаим-Борух.

— Во всех углах земли уже испекли хлеб для субботы, — отвечает ребе. — В пятницу после двенадцати уже не говорят о дрожжах!

В субботу вечером Хаим-Борух заговорил более открыто.

— Ребе, — начал он, — не соблаговолите вы принять участие в этом деле?

Ребе опять разозлился:

— А ты сам, — заметил он, — не в силах? Для твоей молитвы врата неба, Боже сохрани, закрыты, что ли?

Хаим-Борух ясно слышал слова «Боже сохрани!» — и точно камень свалился с души его. Тем не менее прошло еще несколько месяцев, и опять ничего…

На праздник Нового года он опять приехал к нему.

Вечером, на исходе праздника, вдруг подходит к нему ребе и при всем народе ударил его по плечу.

— Хаим-Борух, чего тебе не хватает? — спрашивает он.

Хаим-Боруху стыдно стало, и он ответил:

— Ничего!

— Неправда! — замечает ребе. — Не хватает.

— Что? — спрашивает Хаим-Борух, весь дрожа от страха, а на языке у него вертится: «благословение на горох и дрожжи».

Но ребе не дает ему сказать и отчеканивает:

— Тебе, Хаим-Борух, не хватает чубука!

Весь народ замер от удивления.

— Ты, — говорит ребе, — куришь из трубки, как простой извозчик.

У Хаим-Боруха выпала его трубка изо рта, и он с трудом пролепетал:

— Я скажу Соре.

— Скажи, скажи, — заметил ребе, — пусть она тебе купит приличный чубук… На, вот тебе для образца мой, праздничный, чтобы был такой же!

И он передал ему свой чубук.

И это было все!

Не успел он еще вернуться домой, как во всем городе уже знали, что Хаим-Борух везет с собою праздничный чубук ребе.

— Зачем, для чего? — спрашивали друг друга на всех улицах, на всех перекрестках, во всех домах!

— Зачем? — Трепетали все еврейские души.

— Зачем? — и тут же отвечали: — Конечно, по всей вероятности, чтобы были дети!

Хаим-Борух, кажется, страдал еще той болезнью, какой страдают все еврейские ученые. Должно быть, дым из праздничного чубука ребе окажет магическое действие и на это.

— Ага! вот что еще, — догадывались другие, — у Соры глаза больные! Ей только двадцать два года, а она уже очки носит; ребе по всей вероятности это имел в виду — шутка сказать, жена Хаим-Боруха!

Ну, а с другой стороны: чему только не помогает такой чубук? И притом еще праздничный?!

И не успел еще Хаим-Борух сойти с воза, как сотни людей уже стали просить его одолжить чубук: на месяц, на неделю, на один день, на час, на минуту, на секунду…

Его озолотить хотят!

А он всем отвечал:

— Разве я знаю? Спросите у Соры…

Пророческое изречение вышло из уст его…

Сора сделала прекрасное дело…

18 монет за одну потяжку! 18 монет, ни копеечки меньше!

А чубук помогает!

И платят, и у Соры уже имеется домик свой, красивая лавка, много дрожжей в лавке и много других товаров!

Сама она пополнела, поздоровела, выпрямилась! Она сшила мужу новое белье, забросила очки…