Хатшепсут

Санитары неоднократно метелили сумасшедших для прояснения сознания и дачи показаний, но те с упорством помешанных в один голос твердили про гномов, уменьшивших Фиону и умыкнувших ее в мышиную норку. В конце концов, представители из органов плюнули и списали Фиону в покойницы, а главный врач замыслил научный труд о коллективных галлюцинациях в период полнолуния, да струхнул, не обвинят ли в мистике, мракобесии и чуждой идеологии и не пустят ли в расход, замышлять перестал и неприятный непонятностью своей эпизод из головы выкинул. В мышиную норку насыпали крысиного яда и толченого стекла в надежде, что кто-нибудь из психов наестся и освободит койку, но сумасшедшие были не дураки, травиться не стали и сделали вид, что про Фиону забыли, как было приказано. Хотя на самом деле они как раз всю предыдущую жизнь свою забыли, а уменьшившуюся товарку, улизнувшую в подполье с гномами, помнили прекрасно. Как это можно путать нас с гномами?! Какая дикость. Впрочем, сумасшедшим простительно.

Стало быть, и зажила уменьшившаяся Фиона с домовыми. Домовые не знали, как правильно: ФЕона или ФИона, и звали ее — на слух — ласкательно, Феечка. На феечку она и походила: хорошенькая, рассеянная, растерянная, глаза сияют голубые, прямо стразы чешской бижутерии, пражское знаменитое колдовство. Был у Либиха знакомый домовой из Праги; такие истории рассказывал! алхимия одна.

Хорошо было Фионе в подпольном царстве. Ее все любили, она всех, — но особенно нравились ей самые маленькие, недоростки, полизунчики. Понимала она их без слов, потому как какие у полизунчиков слова? только лепет. У домовых, видишь ли, речь зависит от возраста. Сколько лет может быть домовому? Сколько дому? Дворцовые да замковые некоторые оч-чень даже в летах. Но вот, скажем, с московскими скородомскими погорельцами вечная путаница была: один деревянный дом сгорит, другой на его месте отгрохают, и так не единожды, известное дело — Москва. Огонь дважды в год рекой течет. Кстати («кстати» потому, что в Москве этой самой мостов что грязи наличествовало), и у некоторых мостов, особо выдающихся (или особо уютных…) есть домовые, так называемые мостовые; но в наши дни на мостах не торгуют, под мостами тати не хоронятся к ночи, в комнатушках надзирательных стражи не живут и чаи не гоняют, а при входе часовенки нету, то есть всяких признаков обитания мосты лишились, — традиция, и прежде-то слабая, вовсе пресекается.

О чем я тебе толковал-то? а, о возрасте домового; да, сколько дому лет, столько и домовому, однако сие сказано не без лукавства, иногда — столько лет, сколько роду; всяк хозяин смертен, но и после него дом стоит, домовой живет при детях, внуках, правнуках, а ежели задумает человек переехать, сменить жилье на жилье, всегда возможно и домового уговорить переехать на новое место, если кичливости людской перед нелюдью не проявлять: в конечном счете человеку кичиться нечем, своих блох не счесть. Пакость кремлецов, в частности, именно в том, что человеческих блох нахватали и занимаются для нормального домового неприемлемыми такими делами, как политика и уголовщина.

Стало быть, у нашего брата в зависимости от возраста разный лексикон. У полизунчиков, самых махоньких, начинающих, да отчасти и у лизунов, — лепет; и у ветхих лепет; а которые в зрелости, вроде меня, — те говорят наподобие людей. Лизуны вечно буквы в словах переставляют; знавал я одного лизуна, вместо «птицы» говорившего «типцы», вместо «бюро» — «брюо», вместо «капризничать» — «пакризничать»; от «люблю» образовал он слово «блюка», обозначавшее любимый предмет, а уж коли речь шла о чем-то особо милом его сердцу, оно называлось в преувеличенной степени «разблюканя».

Такие свойства для всех домовых общие. Но различия тоже имеются, в различиях разнообразие жизни. Скажем, деревенские от городских отличаются изрядно. В городе не отыщешь ни подовинника, ни гуменника, ни сараешника, ни конюшенного; банники, правда, имеют место быть, но в общественной бане банник совсем не такой, как в личной по-черному; а в саунах современных новое ответвление нашего древа родового образовалось; саунный банник лыс, но пег. Кстати, в деревнях подружки домовых чаще всего волосатки, а в городах все больше кикиморки попадаются, большие города имею я в виду, поскольку в провинции встречаются и марухи. У одного моего приятеля (он не просто домовой был, а влазень, про влазней я тебе потом расскажу) в Петербургском самом что ни на есть центральном районе, центральней разве что отопление, явилась вдруг в апартаменты кикиморка, очень любила в щах спать, имя ее было Изщейка, приятель запомнить, как ни старался, не мог, Борщовкой ее звал; она обижалась, но недолго, суток трое, кикиморки отходчивы.