Хатшепсут

Дело шло к тому, чтобы Миссири впасть в Миссисупи. Прямо по курсу был океан.

На правом берегу росла высокая трын-трава, над которой летали трындалеты. По узкой кромке прибрежного золотоносного песка бегали аборигены, метали в воздух обвитые гиацинтами, плющом и незабудками дротики и орали во всю глотку:

— Авось, авось!

Правый берег, представлявший собой переходящую в тундру саванну, был обстроен бунгало, между которыми сновали на вельзеходах вездевулы.

— Из чего, браток, делают вельзеходы? — спросил Китса Василий, стыдливо пряча заплаканные стальные глаза.

— Из бальзового дерева, амиго, — сказал дружески Перси Китс и ободряюще похлопал мускулистой рукой по широкому плечу отважного первопроходца.

Из распахнутых окон бунгало высовывались обольстительные аборигенки с магнолиями, камелиями и азалиями в волосах цвета воронова крыла и обсидиановыми амулетами на эбеновых бюстах. Они зычно ворковали:

— Небось, небось!

Из ворот крепости, расположенной на огибаемой маленькой флотилией острове, солдаты в портупеях, возглавляемые высшим чином, очевидно офицером, в каске с плюмажем и с шашкой наголо, выкатывали пушку.

— Тотчас! — вопил офицер, осклабясь и оскалясь. — Тотчас!

— Эй, ребята, не робей! — кричали капитаны. — Еще не вечер! Лиха беда начало!

На самом деле был уже не вечер, склянок успели набить немало, даже и в колокол ударили. Злобные островитяне разворачивали орудие, матросы вооружились аркебузами, алебардами, луками и минометом, а на крыле камбуза полулежал в ленивой позе любимец команды невозмутимый Окассен-Опоссум с колибри на темечке и пел, аккомпанируя себе на кифаре, арии из опер.

II. Голые граммы

Наконец-то настал август, шторм на океане начал мало-помалу стихать, а количество утопающих в день — уменьшаться. Песочные часы в капитанских каютах были распакованы, вынуты из контейнеров, и теперь показывали точное время. Поскольку появились звезды, по-прежнему загадочно сиявшие в бархатном небе во главе с Южным Нулем, явилась и возможность определиться и выяснить, где же все-таки находятся отважные мореплаватели, что до сих пор было нереально, поскольку радист утонул вместе с рацией, карты были подмочены, астролябию заело, а секстант заржавел; самый опытный лоцман упал от изумления за борт (т. е. последовал за радистом) в момент, когда мимо баркентины пронесся без руля и без ветрил легендарный «Летучий Гренландец» со скелетами на форштевне и привидениями на борту.

Определившись и переименовав в честь того соответствующий день недели в определяльник, храбрецы поняли, что не за горами материк.

— Полезай! — сказал капитан Окассену-Опоссуму, и тот с ловкостью гамадрила взгромоздился на оставшуюся после шторма мачту, где и сидел двое суток, принимая с палубы провиант на веревке и спуская взамен небьющийся ночной горшок из полиуретана.

Любимец команды не унывал и по своему обыкновению пел арии из опер, а в минуту слабости петь переставал и только насвистывал. Старый негр Дизи плясал под арии самбу. Особенно ему нравилась ария Жизели из оперы Гуно «Баядерка». Повеселевший после шторма Василий аэробировал на клотике. Перси Китс не расставался со штангой. В ожидании материка люди отдыхали. Гауптвахтенный без устали бил склянки. Недопитое лили за борт. Начался было бунт на баркентине, но по причине жары и наличия у капитана пуль со снотворным, быстро закончился. Авосяне снисходительно пожимали плечами. Небосяне выразительно качали головами и делали руками.

— Земля! — закричал Окассен-Опоссум, и колибри слетела с его шляпки. Растроганные путешественники сдержанно и молча целовались и обнимались. На глаза у них наворачивались скупые мужские слезы. Слезшего с мачты Окассена-Опоссума никто целовать и обнимать не стал: все знали, что капитан ревнив и вспыльчив, и никому не хотелось перед увольнением на берег схлопотать пулю в лоб.

Порт был великолепен.

Всюду сверкали разноцветные огни реклам. Громоздились остекленные офисы. Катались на роликах портье, рантье, крупье и портовые невесты. Летали райские и адские птицы.

Четверо авосечников, Василий, Перси Китс и разбитные братья-близнецы Джеймс и Джойс, стояли на маленькой, вымощенной мрамором портовой площаденке и размышляли — куда бы пойти. Прямо перед ними бегущие лампионы рисовали и выписывали многоцветную многозаходную надпись над дверью из глыбы розового оргстекла:

Гала-голографограф

«Не надо!»

Сегодня только у нас

впервые для вас!

Голые граммы

Голые графини

Нагие наяды

и

танцы под эпатефон!

Напротив гала-голографографа огромный рубиновый фонарь с латунной обвязкой подсвечивал рекламу бара «Под мухой». Колоссальная муха от фонаря вползала на фасад и вращая фасетками торжественно спускалась обратно. Рядом с баром высилась громада универсумного магазина. С другой стороны возведен был маленький беленький бруствер ресторанчика на открытом воздухе; ресторанчик назывался «Вивак». Выше — до облаков — безумствовали рекламы. Зубные щетки. Портативные виллы. Протезы. Пистолеты. Бестселлер «Остров замужества». Фантастичесжий фильм «Синяя ксива или Лазоревый клифт». И многое другое.