Хатшепсут

— У свиньи рыло, — учила мышка Маша мышат, — у лисы морда, у обезьяны харя, у кота мурло поганое, а у мышат личики, личики, личики!

— А что у птички? что у птички? — спрашивала Катенька.

— У птички хайло, — отвечал Подзаборный.

— Хам! хам! — кричал Попугай. — На мыло кота! Катарсис! У козы окот! Котобаза! Котобойня!

— Ох, доберусь я до тебя, полутурок, — шипел кот. — Нос крючком. Космополит хренов.

— Тварь, тварь! — лаяла Марточка, — Рычи, Китай! Кот! туп! как! пень!

— Чики-чики-чики-фью! — пела Катенька. — Чики Катеньку мою!

Чита доедала банан и плакала. Она хотела в Африку к бананам, братьям и сестричкам.

— Африка, Африка! — в тоске вскрикнула Чита и запрыгала по клетке.

— Не сыпь опилки на голову, идиотка, — сказали ей снизу.

Бывшая змея грелась под бывшей лампочкой Ильича. Змея жмурилась и воображала себя фараоном.

Черепаха думала: «Интересно, я похожа на змею или змея на меня? Впрочем, у меня есть панцирь, я своеобычна, а змея тривиальна с головы до хвоста!»

Дятел Экономист уже всех задолбал своими выкладками и подсчетами — кто больше ест. Сначала он просто считал, кому сколько дают в день. Потом своим умом дошел до соотношения с живым весом и размером. Подсчеты свои обнародовал он морзянкою.

— Стукач, стукач! — кричали ему со всех сторон, но он не унимался.

Дятла дети собирались выпустить на волю, и все об этом знали; это был дополнительный повод для неприязни.

Одна клетка была как бы пустая: в ней будто бы жил кто-то, впавший в спячку; никто его не видел.

Вошли толпой звериные и птичьи девочки во главе с Гошей. Все заметались: толпа несла корм и жратву. Только добычи и пищи, как всегда, не было.

А летом начались каникулы, и всех растащили кого куда: кого на дачу, кого в зоопарк, кого в другой живой уголок. Эмблема сдох. Щегла и дятла выпустили в лесу. И национальный вопрос, равно как и социальный аспект, прекратили в связи с летом свое существование.

ПО МИССИРИ, МИССИСУПИ

I. Лиха беда начало

Дул пронзительный ост-вест.

Ост-вест крепчал.

И, стало быть, спустили они на воду три посудины, баркентину, бригантину и гребентину, под названиями «Авось», «Небось» и «Тотчас», и поплыли вниз по матушке. При этом пели хором и а капелла:

По Миссири, Миссисупи,
По широкому раздолью.

Время от времени буря ревела и гром гремел. Хотя море было по колено всем трем командам оптом и в розницу, и в первую голову трем капитанам. Капитаны все время повторяли:

— Еще не вечер.

И вправду было утро.

С берегов махали руками аборигены: уморы, амуры, тужуры и неверморы. У воды стояли их землянки, марсовки, солярки, избенки, шалашки, конторки, виллы, чумы и дома. К ночи на кровлях появлялись чумовые и домовые, а на фок-мачте, грот-мачте и рязань-мачте всех трех плавсредств — огни святого Эльма и буревестники. Суда были оснащены тремя видами вооружений: прямым, косым и кривым. Каждые полчаса матросы, вахту предержащие, били склянки, пили ром, ели туши и бросали в воду запечатанные сургучом бутылки с открытками. Однажды на «Авось» подняли бунт. Но «Небось» и «Тотчас» подоспели. Повесив половину команды на реях (из-за чего реи не выдержали — и не только реи — и пришлось швартоваться, ремонтироваться и фрахтоваться), капитан набрал недостающих авосевцев из аборигенов. Что укрепило дух команды и сплотило участников плавания пуще прежнего. Однако, пустившись во все тяжкие, принесенные нелегкой, отдав швартовы, взяв курс, обрубив концы, отвязав шкоты, обмахнувшись леерами и вобрав в клюзы цепи, кроме которых нечего терять, отплывающая гребентина долгое время преследовалась плывущей как рыба золотоволосой аборигенкой в венке из роз и набедренной повязке из шкуры миссурийского леопарда. Аборигенка плыла баттерфляем, рвала на себе белокурые кудри и патлы и кричала:

— Ты куды, туды-растуды, бихевиор алляйн!..

Команда во главе с капитаном наблюдала, как бравая аборигенка села на мель, и, рыдая, поняв, что гребентина недосягаема, раскидывая подплывающих к ней аллигаторов, питонов и фотокорреспондентов, выкрикивала контральтом баритонального тембра вслед:

— Вернись, Василий, в родную сельву!

Василий метался между кормой и ютом.

Горькая складка залегла у него от бровей до губ. Желваки на скулах и челюстях играли. Благородная физиономия его побагровела, а кончик носа побелел. Глаза метали молнии. Виски его поседели. Но, поддерживаемый подружившимся с ним за время лесоповала корабельных берез скромным великаном с атлетическим профилем Перси Китсом, он преодолел себя и спустился в трюм.

Люверс, разволновавшись, по рассеянности опять включил вместо бортовых огней килевые. «Авось» бортануло.

— Правь! — кричали матросы Британии. — Правь, Британия!

Британия, Владычец Морей, правил вовсю.

Команда грянула под звуки саксофона и жалейки самодеятельную песню «Британия — наш рулевой».

Вечерело.

Одна за другой зажигались звезды: Антарес, Сатурн, Юпитер, Альфа Минус Гиперон. Мерцало таинственное созвездие, переливающее и недоливающее серебристым блеском, Южный Ноль.