Хазарские сны

Мы сидели, вознесённые уже на недосягаемую высоту, а родители наши застыли внизу, у бортов. Матушка моя замерла, оттянув и крепко зажав в кулаке правой руки кожу на правом боку — кожа вообще стала для неё просторной, а оттягивала и сжимала она её, видимо, отзывая, отвлекая наружу мучительную боль, снедавшую её изнутри. Печень её уже терзали черви — всю жизнь ухаживая за домашней скотиною, она и заразилась своей болезнью, вполне излечиваемой сегодня, от неё же — а левой рукою, также крепко зажав и сунув их непроизвольно в рот и даже стиснув дополнительно зубами, держала концы беленькой хлопчатобумажной косынки.

Правая рука смиряла боль физическую, левая же, вкупе с зубами, которые всегда у матери были ровные, крепкие, белые — даже болезнь не смогла вычервить их — усмиряла боль душевную, тоже почти физическую.

Ох, как виновато и веще дрогнуло моё сердце от этого её пристального и страдальчески прощального взгляда!

Самой поездкою этой, разрешеньем на неё мать благодарила меня за месяцы, что я оставался один на один с мелкотою на руках. Взглядом же этим пронзительным и странно застенчивым одновременно она благословляла меня даже не на это длительное путешествие в рай, а на всю оставшуюся жизнь. И на рай, и на ад — вперемешку. Теперь я понимаю, что, возвратясь, вполне мог и не застать тогда, уже тогда, её в живых. Но она дала, нашла в себе — скрипя зубами — силы дать мне беспрепятственно и почти безмятежно проделать это первое в жизни большое путешествие и умерла только зимой.

Только зимой — можно сказать и так.

Кроме собственно прощания и отъезда, мне в том путешествии особо запомнились еще несколько моментов и менее всего, как ни странно — само море.

Сидели мы рядами: одна скамейка — мальчишки, другая — девчонки. Рядом со мною сидел мой однокашник Витя Худобин, белобрысый, вёрткий. А как раз напротив него располагалась моя соседка по новому местожительству — мы к тому времени переехали в центр села, к самой школе, — красавица с удивительно тонкими и густыми льняными волосами, окутывавшими её неким щекотным электрическим сияньем, к которому так и тянуло коснуться щекою, и бывшая годом и классом старше меня. Я давно уже косился в ее сторону, всякий раз оказываясь случайно на её пути домой, — и она обходила меня, равнодушно, как столб, обносила меня своим лучезарным электричеством и чимчиковала себе своей дорогой. Так она могла бы пройти и сквозь меня. Шаровой молнией — и даже не заметила б, кого ненароком продырявила. Тут же, уже на исходе первого дня пути по тряским шоссейным дорогам, которые, правда, после наших грейдеров и проселков казались прямо-таки путями коммунизма, о каковом тогда денно и нощно талдычило радио на столбах, вдруг откинулась назад, прямо на Витькины коленки. Всем богатейшим свечением своим опрокинулась ему в колени и в пах и — поехала дальше в таком удивительно расслабленном туристическом положении. Как вроде кресло в самолете откинула. Я бы на Витькином месте остолбенел от такого нечаянного счастья и сидел бы, не шелохнувшись, руки по швам. Он же повел себя совсем иначе. Аккуратненько расстегнул на белой девичьей кофточке две верхние пуговички и обе замурзанные, шаловливые ладошки свои засунул внутрь, под кофту, нащупав и накрыв ими два нежных, только-только нарывающих бугорка под нею.

И ей это, судя по тому, как замурлыкала она, осененная, помимо волос, еще и длиннющими и тоже почему-то льняными гнутыми ресницами, даже нравилось. Во что поверить было невозможно, если б не видел я этого своими выпученными от ошеломления глазами! Я-то как раз в отличие от Витьки сидел руки по швам, боялся пошевелиться. Я бы и зрачки пригвоздил на одном месте, но сделать этого был не в силах, и они невольно нет-нет да и давали косяка в запретную сторону.

Еще удивительнее было следующее. Держа ладони в столь укромном и, в общем-то, невероятном месте и даже пальцами там лениво поигрывая, Витька, оболтус счастья, не только не онемел — он болтал со всеми налево и направо, всюду успевал, встревал своей востроносой физией, насаженной, как на палец, на худую и длинную, свободно вращающуюся шею.

Вот это уже было для меня не просто мучительно, а вообще непостижимо!

Дуракам везет. И я прямо-таки мечтал оказаться в дураках, но мне на коленки почему-то никто из впередисидящих старшеклассниц навзничь не опрокидывался.

В общем, Витька, единственный из нас, путешествовал сразу в разных направлениях, он и вернулся из путешествия старше всех нас. Я же воротился более богатым не столько впечатлениями, сколько — воображением.

Оно у меня тоже враз повзрослело.