Хазарские сны

Тоже, конечно, не последнего разбору — сужу по одной коллективной семейной фотографии, дошедшей до меня, где она еще подросток, стоит в центре, с узким продолговатым, отроческим — отроковицы — лицом и фамильным прямым, прямо-таки молодогвардейским взглядом. Да что там фотокарточка — об этом можно судить и по двум старшим ее сестрам, дошедшим до меня, как говорится, в живом и натуральном виде.

И все же, все же.

У них ведь к тому времени даже фамилии были разные: у одной еще своя, девичья, у другой уже чужая, мужнина. И возраст: старшей уже под сорок, младшей же только-только исполнилось восемнадцать.

Если уж в сорок пять баба ягодка опять, то в тридцать семь и подавно.

Видимо, кто-то из очень крутых местных революционеров долгонько-таки домогался-дожидался бабки Александры.

* * *

Мне рассказывали, как в эти степи приезжал Троцкий. Расстрелял в Святом Кресте пять тысяч «контрреволюционеров» — потребовалось его личное вмешательство и участие, чтобы в две недели порешить такую массу степного народу: местные власти явно тянули с исполнением столь грандиозного приказа, призванного устрашить всю бунтовавшую степь.

Святокрестовский расстрел — более или менее известный исторический факт. (Расстреливали практически там же, где в девяносто пятом разыгрался главный акт трагедии захвата Буденновска, он же в прошлом Святой Крест, басаевцами).

После расстрела Троцкий поехал на охоту.

И всё же больше всего шокирует не это.

Троцкий поехал на охоту в мои родные места и попросил оставить его в степи на два дня одного: вот что меня потрясает более всего.

Они совершенно не боялись народа, который расстреливали ни за что, ни про что (хотя за что такое невероятное можно и должно расстрелять сразу пять тысяч? — расстреливать имеет право лишь Господь Бог, прищурившись, как снайпер, из поднебесья, и то поодиночке: мол, я тэбэ спородыв, я тэбэ и кокну — по логике Тараса Бульбы). Они его в грош не ставили, в том числе по части мести. Против чеченцев — они же — еще в двадцатых применяли аэропланы, а на собственно русских (моршанских), бляха-муха, ничем, кроме пулеметных лент, не расходовались.

Или потому, что сами вышли из него же, из народа, если не этого, так из сопредельного? Или потому что уверовали: они сами, единолично, представляют Господа Бога на этой грешной земле? Если не самого его в целом, то, как минимум, карающую господню руку, длань или какой-либо еще немаловажный орган Его.

Вот и прищуривались без оглядки.

В таком случае и роковой альпеншток, который спустя почти полвека только что показали по телевизору, очутился в руках у Рамона Меркадера, и сам-то этот молодой горячий испанец, переспавший по пути к Троцкому со всеми его любовницами и похороненный впоследствии Героем Советского Союза в России, в Москве, на Новодевичьем, на правительственном, оказался длинной рукою не только Сталина, но и кой-кого повыше.

Двое суток пробыл Троцкий в моей родной степи: охотился на перелётную дичь. Был он все-таки не один. С ним находилась машина иностранного производства — возможно, реквизированный в свое время лимузин одного из здешних князей. В машине два дня спал, отсыпался, выставив в открытое окно длинные ноги в хороших, тоже не исключено, реквизированных яловых сапогах, шофер, если и не иностранного производства, то в любом случае следовавший с дважды наркомом и вождем из самой Москвы. Кроме шофера, дважды наркому приданы примус, котелок и маленькая, на одного, парусиновая палатка. Еда предполагалась подножная: кого убил — того и слопал. Вообще-то эти ребята сызмальству, с первых революционных побед легко привыкали к сумасшедшему комфорту. Спецвагоны и даже спецпоезда — причем драка шла, между своими, и за царский бронированный эшелон, — дамы в накрахмаленных наколках и коротеньких передниках, вызывавшиеся по кнопке, именуемой «сонеткою», в любое время суток, курсистки- стенографистки и т. д. и т. п.: всё, как у больших. Из грязи в князи — откуда только и поднабрались так стремительно этого обворожительного чуждого влияния.

В данном же случае все это почему-то отброшено: спецпоезд с челядью и охраною дожидался на станции в Святом Кресте.

Еще был складной стул с ременным сиденьем из тех, на которых любят сидеть за своей сидячей работой сапожники: многие вожди, как известно, вышли из подмастерьев.

И был отличный двуствольный «зауэр» со скупо изукрашенным ложем и цевьём.

Откуда я это знаю? Я знаю это достоверно потому, что Троцкий попросил в Левокумке провожатого. И этот избранный им провожатый дожил — все в той же Левокумке, ставшей к тому времени районным центром, и до тех лет пока в ней не объявился и я. Юным сотрудником местной районной газеты.

Теперь понимаю, почему все лишнее, обременяющее было оставлено, отброшено в Святом Кресте. За несколько десятков километров: Троцкий, судя по всему, был настоящим охотником.