Хазарский пленник

— Не кричи, воевода! — Владимир поднял ладонь. — Мои грехи, мне и отвечать! Ты за своё ответь! Кто хочет, чтоб судил по совести, скажите в защиту! Вас послушаю, а с Претичем говорить не о чём. Моего отца убили, а я всё не мог понять, кому надобно? Следом Глеб погиб, а растрезвонили, будто я убил. А воеводе всё с гуся вода. Слушал да молчал. Знал ведь истину. И снова гляжу, ломаю голову, кому на руку? А ведь и меня наёмник подстерегал. Горбань, скажи, что за душа?

— Мастер, из ромеев. К нему Святослав заходил в день смерти! А ведь за того кузнеца ты хлопотал, воевода! Жаль, не спросить — Разбой загрыз.

— Вот оно как! Добры византийцы. Мы поперёк стали? Ярополк чем хорош, а, Претич? Гуляка, бездельник, каких и у нас довольно, но ведь христианин!

— Прости, дядьку, князь! — встал на колени Бочкарь. — Прости, прощу. Немало он сделал для города, все знают, служил долго. А с верой, то уж старость. Кто познал бога истинного, горит душой. Потому и Претич погорячился. Прости.

— А заодно меня прости, князь! — недобро глядя на Претича, вскочил Савелий. Он говорил сипло, голос так и не вернулся, но его слышали. Даром что калека, а в словах истинная страсть. — Кинусь к тем же булгарам али к печенегам, приведу на Киев орду, а ты меня простишь! Ибо я во славу веры стараюсь. Чтоб чтили Велеса, поклонялись Роду! Давай всех простим, кто нож в рукаве прячет, ибо за веру стоит!

— В том и худо! — возразил Владимир. — Ловкие шептуны вертят людьми, как вздумается! Называются святыми отцами! Патриархами! Вот чем скверна ваша вера, Претич! Чужая она, чужим народом выдумана, и на его корысть по миру разносится.

— Это кем же?! — возмутился воевода. — Что ты знаешь, о Христе, несчастный?

— Знаю, что рождён он неведомо кем и от кого, а в писании сказано — девой! Отчего это рождают еврейки без потери девственности? Оттого, что любовь для твоего бога — мерзкое зло, грех! Но ещё странней, что мать свою Иисус не берег, не голубил, как сыновья любящие! Бросил! Ходил по землям иудейским и проповедовал непонятное, мол, и радоваться нельзя при жизни сей, ибо все, кто смеётся, заплачут! И гордыню называл смертным грехом! Твердил, что все первые станут последними, а последние, блаженные, станут первыми, и им откроется рай! Не так? А мне ваша вера не люба! Я горд тем, что живу на своей земле, что стал князем великой державы! Мы и ромеев бивали, и гуннов отторгли! Если гордость грех, то мне в рай не надобно! Слышишь? И измену не подарю! Тебя прощу, другой решит, что и ему позволено! Нет! Не прощу! И отныне чтоб я не слышал о христианстве! Перуну столбы поставим, Макоши буду кланяться, а не Христу. Ни земель на храмы, ни помощи, ни добра от меня не ждите![18]

Князь сел на своё место и уже тише, спокойней сказал:

— На добрую вечерю всех зову! Всех друзей! Сегодня праздную победу! Не только над ромеями, но и над Ярополком! Но и над Претичем, что готов в спину ударить! Знаю, найдутся недовольные. Тем дорога открыта. Кто желает, уходите из города. Ибо карать за измену стану страшней, чем ворогов караю. Нам не ужиться...

Позднее, когда Владимир умылся, стойко перенёс многословные обвинения жены, не понимавшей происходящего, оскорблённой отказом призвать за стол купцов, он вышел на крыльцо своего дома. Дом Святослава — княжеское гнездо. Здесь всегда отходила душа, всегда чувствовался покой и неведомое тепло. Но не сейчас. Ожидая гостей, понимая, как много значит для каждого этот ужин, князь впервые удивился: ведь нет прежней радости и безмятежности. Нет покоя даже в стенах дома. И запах черёмухи, сладкий, густой, казался ему невыносимым, ибо именно сейчас казнили Претича. Он видел кровь перед глазами, кровь, пролитую на поле у неведомой деревушки, такую же, как и кровь воеводы, и ему казалось, что она пахнет приторно сладко. Кровь своих, кровь киевлян, лишала его самой основы, лишала его покоя даже в родовом гнезде. Мысли наивные, чистые, выношенные им с детства, столкнулись с неупорядоченной разноголосицей толпы.

Так кручинится пахарь, постоянно наталкиваясь сохой на корни. Выжженный и выкорчеванный участок скрывает множество подземных препон. И провести борозду, бросить семя, поднять урожай кажется не по силам одному. А где найти помощников? Чем кормить их? Сказками о грядущем урожае?

Ночью Владимир не утешал Рахиль, хотя знал, что ждёт. Не желал долгого скандала. Впервые позвал Рогнеду и молча, не говоря тёплых слов, навалился на тело наложницы. Та принимала князя покорно, скрывая собственную страсть, но тело уже ожило, и под конец её бёдра содрогались от неудержимых порывов, а уста исторгли сладкий стон. В безрадостной монотонности дней и ночей даже грубое соитие становилось для наложницы радостным событием.

Глава девятая СУД ПРАВДЫ

Митяй, тысячник князя Святослава, как и Претим, не служивший более никому, ввалился в дом Бочкаря под утро. Двери остались распахнутыми, утренний свет косо вонзился в горницу, и пришедший поморщился.