Хазарский пленник

Вернулся в дом, а в горнице у ковша с водой — она. Калека. Дочь хозяина. Хромая, кособокая. За ужином приметил — бледна, ковыляет уточкой, но грудаста, коли б не калецтво — быть красавицей.

И отдалась. Сама отдалась. Молча. Помнилась как сейчас: пыль сена на взъерошенном ложе, колючее сухое и неимоверно пахучее разнотравье едва прикрыто рядном и дурманит голову настоявшимися ароматами. Потом нежная раздвинутость бледных ног, луна открытая, света полна горница; мягкость сопротивления и провал, тесная глубина и стон первого проникновения. Даже кровь на членах не вызывала брезгливости. Всё как-то разом, всё свежо, скоро и мощно. Едва ощутимый и приятный, как ласка неумелой калеки, ветерок над головами и потными телами любовников. Навалилась усталость, сморило.

Кто же знал, что так повернётся?

А утром уехал. Он и с лица её не узнает, вот она, правда. Рогволд сказал — дочь. И что теперь?

— С дочкой сам разберусь. А дань — не мне, Киеву отдашь. Так повелось, чья сила, тому и поклон, — уклонился от свары Глеб и постарался улыбнуться беззлобно. Но Рогволд не поддался, ответил всё так же неуступчиво.

— Сила русская в законах Рода, в общинах, а не в сечах меж своими. Лапотники могут не знать, но мы-то ведаем: наши отцы — наследники великого мира. На нём и Рим стоит, и византийский Царьград. Кто возвёл Рим, как не этруски? Русские всё ж. Так стоит ли нам править по примеру новых империй? Не краше ли жить по голосу совести и обычаям отцов-дедов? То и есть Род!

Да, ничего путного из той беседы не вылущилось. Глеб не так скор на острое слово, да и весть о дочери легла тяжким камнем поперёк пути, мешая найти достойный ответ. Одно ясно, ругаться с Рогволдом не умно. Мало ли что говорят, выпив пива. Дань — вопрос серьёзный. А о дочери надобно разузнать через верных людей.

Да, все норовят поступать наперекор новому властителю, все рвут кусок пожирней. А что останется ему? Что Ярополку? Русь Святослава — блажь, но хоть что-то придержать не помешает. Надо заботиться и сына призвать к столу киевскому. На кого ещё опереться?

— Кличь пачкуна! Будем весточку Ярополку глаголить! А с этим всегда успеется.

«Да, — думал Глеб, — сына нужно вернуть. С них станется. Византийцы умеют дурманить молодых».

Вспомнил услышанное про венгерских царевичей, которых держали почётными пленниками в столице. Хитро. Всегда можно прижать родителя.

Да. Стоит написать, что болен и составляет завещание, а Ярополку самое время браться за вотчину. Ведь он — сын великого князя. Всё ему достанется.

Умирать Глеб не собирался, но весть о наследстве подтолкнёт Ярополка, шутка ли — он первый претендент на стол киевский. Да так оно и есть, кто, кроме него, достоин? Олег? Владимир?

«Владимир вряд ли вернётся. А с Олегом разберёмся. Жаль, не спешит в Киев, прячется в Овруче. Ну, да и медведя из берлоги поднимают, когда придёт время, — подумал князь и прищурился. — А ведь это верная мысль. Чего не случается на охоте?»

Солнце выглянуло, не по-зимнему окатило светом и приятным теплом, но посланник уходил сумрачным, едва шевеля губами, то ли проклиная, то ли молясь. И даже любимый конь, красавец с лебединой шеей, не мог успокоить Калокира. Взлетев в седло, он грубо рванул узду, разворачивая белоногого скакуна. Уехал, оставляя князя торжествовать...

Ему казалось, что всё окончательно разладилось в Киеве. И не столько княжья спесивость удивляла — с тем ещё можно выждать, случится что серьёзное, прибежит, куда денется, — сколько именно события в Константинополе подталкивали, склоняли к окончательному решению.

А в столице Византии — Цимисхий! Кто мог знать, что Цимисхий преуспеет? Покорил болгар, разбил германского императора Оттона, всюду утверждает силу оружия и пользуется любовью армии. А время уходит. Замыслы Калокира превращаются в пыль. Опасность растёт.

Зачем новому императору соперники? Да, он становится не соратником, не верным другом, с которым таили замыслы, рискуя головой, а источником опасности.

Не справившись с киевским князем, посол Византии вынужден ловить ветер в паруса судьбы. Стиснув зубы, выжидать. Выжидать, надеясь на непредвиденное, ибо случай частенько поворачивает ход событий. Могут рассориться заговорщики, могут споткнуться на ровном месте, и такое бывало! В любом случае он, посланник императора, обязан обеспечить себе путь к спасению. О чём сейчас и приходилось думать, проклиная безмозглого Глеба. Разве это богатство? Дань-полюдье, коей гордится князь? Да стоило Калокиру приложить руку, и в Киеве осело бы настоящее золото! Только затевать подобное можно с умным правителем, найдя в нём друга и соратника, а не с мелким выскочкой, каким оказался новгородский ставленник. Нет, с таким и разговор заводить о серьёзном глупо! И хуже всего то, что время поджимает, нет времени ждать, пока судьба сама развяжет узелки...

Трудно иметь дело с людьми, не способными внимать доводам рассудка. Таким нужен хлыст или пряник, это верно, но разве кто перещеголяет иудеев в искусстве лести? А угроз Глеб может и не понять! Что остаётся?