Хей, Осман!

   - Да, это так, - откликнулся Михал. - Я - живая память, но я - увы! - не вечная память! Умру я, умрут ближние сподвижники Османа Гази... Минует время Османа, отойдёт в область преданий, как отошло время Эртугрула, как отошли времена многих и многих правителей... Но ведь тот, кто при жизни думает о смерти, - живой мертвец! Потому будем поминать песнями и сказками человека, столь любимого и почитаемого нами!..

И звучали слова песен и сказок...

Грустно по земле скитаться, вдаль идя от дома к дому.
Как и я, томясь любовью и тая в душе истому.

Солнце, миру лик являя, дарит жар сиянья странам,
Светит солнце всем пределам - каждый миг уже иному!

Прежде верная подруга обо мне, скорбя, грустила,
А теперь она враждебна, словно бы совсем к чужому!

В сердце - горе и рыданье, от веселья отрешён я.
«В чём мой грех? За что мне кара?» - я взываю к Всеблагому.

Но повсюду взору сердца виден лик моей любимой,
Даль над душами невластна - души видят по-другому!..[326]

Затем сказал Михал Гази:

   - И я хочу петь, султан Орхан! Отец Осман любил, когда я пел ему греческие песни. Ты знаешь, он звал меня «птицей»!..

И Куш Михал Гази громким голосом запел... И пусть давно уже миновало то время, когда голос его звучал юношески звонко; но и теперь этот голос звучанием своим напоминал Орхану явственно об отце...

Михал пел о греческой весне, душою уходя в пение; ощущая вдруг связанность духовную со своими предками, которую он мог бы представить себе в виде натянувшейся тетивы...

Вот зеленеют уже плодоносные нивы, и травы
В розовых почках цветут всюду кругом на лугах,
И в кипариса ветвях, сплетённых густо, цикады,
Не умолкая, поют и услаждают жнецов,
Чадолюбивые вновь под выступом крыши касатки,
Гнезда из грязи слепив, маленьких нянчат птенцов.
Море уснуло и лишь под веяньем нежным Зефира,
Не поднимая волны, держит спокойно ладьи,
Не разбивает кормы корабельной и в натиске бурном
Пеною не обдаёт скал прибрежных прибой.
Надо владыке морей, приводящему в гавань Приапу,
В дар, мореход, принести триглы, кальмара кусок,
Иль головастого ты на алтарь возложи ему скара
И без опаски иди по Ионийским волнам...[327]

Орхан слушал, склонившись на малый столец, подперев ладонью щёку... Имена древних языческих богов греков воспринимали уши Орхана благозвучными и нежнозвучащими... Теперь Михал запел любовную песню:

Из года в год виноград собирают и, гроздья срезая,
Вовсе не смотрят на то, что изморщилась лоза;
Я ж твоих розовых рук, краса ты моя и забота,
Не покидаю вовек, с ними в объятьях сплетясь.
Я пожинаю любовь, ничего ни весною, ни летом
Больше не надобно мне: ты мне любезна одна.
Будь же цветущей всегда! А если когда-нибудь станут
Видны бороздки морщин, что мне до них. Я люблю!..[328]

   - Славная какая песня! - похвалил Орхан.

   - Твой отец Осман тоже любил слушать её, - отозвался Михал.

   - Ты, Михал Гази, будь всегда при мне! - сказал Орхан. - Ведь ты - живая память об отце!..

И сделалось так! До самой смерти Михала Орхан Гази осыпал его своими милостями...

И среди многих дел султан Орхан отчего-то вспоминал часто Михалову песню о любви, которая не минует с годами... «Песни греков хороши! - думалсюь Орхану. - А вот у нас нет песен о такой любви. У нас поют лишь песни о страсти к юным девушкам-красавицам...» И Орхан подумал, что ведь его отец любил его мать, даже когда она сделалась тучной и лицо её уже не дивило нежной гладкостью девической кожи...

* * *