Хейсар

В первое мгновение Мышь не поверил своим ушам — ну не мог один и тот же воин дежурить вот уже третью ночь подряд. Потом вспомнил, что лично зарезал на жертвенном камне два десятка баранов, и улыбнулся: Бог — Воин знал толк в жертвах. И уважал храбрецов…

…Проводив взглядом пропавшего во тьме Подсвечника, хейсар посмотрел на затянутое облаками небо, мысленно поблагодарил Бастарза за помощь, скользнул к стене башни и, вжавшись в ее поверхность, провел рукой по приметной трещинке между камнями.

На то, чтобы найти торчащую из мякиша щетинку, ушло четыре удара сердца. Еще столько же — чтобы выхватить из ножен алчиг и бесшумно воткнуть его рядом с ней. Ударов десять — двенадцать — чтобы набросить на рукоять кожаный ремешок с петлей на конце и вставить в него ногу. И два — чтобы перенести на нее вес тела и подтянуться.

Вторая щетинка нашлась еще быстрее — она уколола палец еще до того, как Негзар прикоснулся к стене. Так, словно ждала его появления. Поэтому прежде, чем воткнуть на место второй алчиг, Мышь провел им по предплечью левой руки. Легонечко. Чтобы едва поцарапать. И, зажмурившись, пообещал Барсу еще одну жертву. Утром.

Бог — Воин милостиво согласился — щетинки начали ложиться под руку еще быстрее, позволив воину взобраться до последнего из сделанных в предыдущие ночи отверстий за считаные минуты.

Добравшись до самой верхней, Мышь сделал паузу, прислушался к звукам, доносящимся с Орлиного Гнезда, и снова взмолился Бастарзу, прося ниспослать тренирующемуся часовому как можно больше выносливости.

Барс услышал его и на этот раз — не прошло и минуты, как с оу’ро послышался хорошо знакомый резкий выдох…

«У — уэй! Он начал танцевать!!!» — мысленно взвыл Негзар, вытянул руку над головой и принялся ощупывать кладку…

…Как и прошлыми ночами, воин на оу’ро тренировался так, словно забыл, что такое усталость: за четыре часа, потребовавшиеся Мыши, чтобы найти, расширить и залепить мякишем полтора десятка подходящих щелей, он не остановился ни на одн о мгновение. Да что там остановки? Когда он танцевал, от звуков выдохов, сопровождающих удары в точки койе’ри[157], у Негзара закладывало уши. От мерного и бесконечного шелеста песка в его кувшинах во время работы с ил’личе тянуло в сон. А от однообразного гудения клинка во время работы с оружием перед глазами Мыши появлялись герои из детских сказок — то одноглазый великан Дээт, бросивший вызов самому Бастарзу, то братья — близнецы Вард и Варт, охраняющие вход в чертоги Хэль, то могучий Онарт, спьяну вломившийся в спальню к самой Эйдилии и превращенный ею в статую.

Впрочем, Мышь выкладывался не меньше — выдохи, шелест и гудение, раздающиеся с Орлиного Гнезда, отлично заглушали еле слышное поскрипывание его алчигов. И позволяли работать вдвое быстрее, чем обычно…

…За час до рассвета, закончив расширять последнее на эту ночь отверстие, он убрал в ножны ненужный алчиг и ненадолго позволил себе расслабиться: закрыл глаза и мысленно потянулся сквозь стену. Туда, где должна была спать его Аютэ.

Как и предыдущими ночами, у него тотчас же пересохло во рту, а по спине, наоборот, покатились капельки пота.

«Есть я, и есть ты. Все остальное — тлен… — мысленно пробормотал он и вдруг понял, что в первый раз за последние несколько лет готов прочитать Песнь целиком: — «Аютэ Два Изумруда из рода Ракташ! Я, Негзар Мышь из рода Гатран, не стану предлагать тебе свое Слово, свое сердце и свою жизнь! И просить у тебя твое Слово, твое сердце и твою жизнь тоже не буду! Да, ты не ослышалась — не буду! Ведь я — часть тебя, а ты — часть меня! Загляни в свою душу, о кати’но’сс’ай, и ты поймешь, что наш выбор предопределили Боги…»

Перед глазами тут же возникло лицо Аютэ. Таким, каким оно должно было быть в этот час — сонным, с закрытыми глазами и двумя красными полосками от подушки на левой щеке. Угольно — черные ресницы испуганно затрепетали и открылись, с полных, чуть припухших со сна губ сорвался тихий вздох, а в ярких, как трава в первом листвене, глазах протаяло изумление. И Мышь вдруг явственно услышал голос своей эйди’но’иары:

— Нег? Ты?

— Я… — радостно выдохнул он. Потом сообразил, что висит на стене сарти в десятке шагов от пока еще жены соперника, вспомнил равнодушный взгляд Аютэ, скользнувший по нему, как по пустому месту, зеленую ленту в ее лахти, целых три уасти, ниспадающие на правое плечо, тяжеленное ожерелье Благодарности на груди и изо всех сил закусил губу.

Во рту тут же стало солоно от крови, а сердце заколотилось так, как будто пыталось проломить и ребра, и стену.

Открыв глаза, он невидящим взглядом уставился в стену и криво усмехнулся:

«Я, лат т’иара! Иду брать то, что должно принадлежать мне…»

Глава 24 — Кром Меченый

Второй день четвертой десятины первого травника.