Хейсар

Мазнув взглядом по лицам придворных, собравшихся на поминальном поле, Латирдан в сердцах сжал кулаки, потом заставил себя не думать об их мелочных чаяниях, шагнул к телу Грасса, облаченному в полный доспех, медленно опустился на одно колено и, вытянув перед собой левую руку, провел ладонью по лезвию двуручника.

— Я, Неддар Латирдан по прозвищу Вейнарский Лев, говорю о Рендалле Грассе, одном из достойнейших мужей Горгота и своем втором[163] отце! Всмотрись в нить его жизни, Барс, — она омыта кровью не одной сотни врагов и унизана бусинами величайших побед…

— Я, Арзай Уммар по прозвищу Белая Смерть, говорю о Рендалле Грассе, карающем мече этой земли и своем втором отце… — раздалось из‑за правого плеча Неддара, а через мгновение на клинок двуручника упало еще несколько алых капель. — Он не был хейсаром по рождению, но любой из родов Шаргайла почел бы за честь принять его в старшие отцы…

— Я, граф Комес д’Оллиер, барон д’Ож, говорю о Рендалле Грассе, щите Вейнара и о своем друге… — прозвучало за левым плечом короля. — Он жил Долгом перед своим народом и короной и не знал, что такое страх…

— Я, граф Генор д’Эркун, барон д’Молт, говорю о Рендалле Грассе, опоре трона Латирданов и о своем друге! Он был человеком Долга, и я горжусь тем, что имел честь прикрывать ему спину…

Короткий миг мертвой тишины — и над черной сотней[164] засверкали выхвачен ные из ножен наш’ги:

— У — уэй! У — уэй!! У — уэй!!!

Троекратный рев, вырвавшийся из глоток лучших воинов Вейнара, разорвал ночную тишину и, кажется, качнул пламя факелов, расставленных вокруг помоста.

— Он ушел в бою, Барс! Так, как подобает воину! И унес с собой жизни троих убийц… — сглотнув подступивший к горлу комок, рявкнул король. И мысленно добавил: «Прости за ложь, Бастарз! Он умер в своей постели, отдав жар своего сердца за жизнь дочери своего ближайшего друга. Поэтому на его клинке кровь тех, кто по — настоящему считал его вторым отцом…»

— …именно поэтому он идет к тебе с мечом в руке… — заглушая его мысли, подхватил Арзай.

— …в доспехах… — продолжил Упрямец.

— …и с улыбкой на лице! — закончил Генор.

— У — уэй! У — уэй!! У — уэй!!!

Эхо от последних криков еще металось по полю, когда один из факелов, поставленных у из головья усопшего, заискрил и вспыхнул, на мгновение ослепив и Неддара, и остальных воинов.

— Вы услышаны… — торжественно произнес десятник Арвазд, говоривший голосом[165] увея. — Рендалл Грасс воссядет по правую руку от Снежного Барса!

— Я буду достоин тебя, отец… — выдохнул Неддар, прикоснулся к руке Грасса, вытер уголки глаз рукавом и тяжело поднялся на ноги.

— Оставь чувства на потом, ашер! — еле слышно шепнул Белая Смерть. — Твои подданные должны видеть не сломленного горем сына, а КОРОЛЯ!

Арзай был прав, поэтому Латирдан вскинул голову, развернул плечи, неторопливо спустился с помоста, выхватил из держателя факел и бросил его на пропитанные маслом дрова…

…Большая часть придворных смотрела в гудящее пламя не со скорбью, а с интересом. Причем с таким болезненным, что Неддару захотелось выколоть им глаза.

«Стервятники… — мрачно подумал он. — Самые настоящие! Пепел Рендалла еще не развеян, а они уже гадают, кто займет его место…»

В пламя смотрели не все. В основном мужчины. А женщины, наряженные в более чем откровенные наряды, демонстрировали свои прелести, воюя друг с другом за вакантное место фаворитки.

— Арзай? — злобно процедил он, с трудом оторвав взгляд от поистине бездонного декольте графини Ялины Тьюварр.

— Да, ашер?

— Я хочу, чтобы мэтру Фитцко сломали все, что можно сломать…

— Э — э-э…

— Траур — это скорбь. А платья, которые он шьет, ПРАЗДНИЧНЫЕ!

— Хорошо, сделаю. Сегодня же…

— И еще: пусть стольник найдет слугу посмышленее, чтобы тот во время поминок «случайно» вывалил во — о-он в то декольте что‑нибудь пожирнее…

…К полуночи, когда выпитое вино начало развязывать языки и подстегивать желания, Неддару стало совсем тошно — те, кто в начале поминальной тризны хотя бы делали вид, что скорбят, забыли о причине, собравшей всех их в пиршественном зале, и с нешуточным пылом принялись развлекаться. Одни добросовестно накачивались тем, что попадалось под руку, или жрали так, как будто делали это в последний раз, вторые — сплетничали о чем можно и нельзя, третьи — волочились за женщинами. Частенько забывая о том, что у последних есть отцы, мужья или близкие родственники.

Женщины не отставали: графиня Карита Виттиар усиленно строила глазки сидящему напротив нее Ильвидару Энейру, баронесса Этель Геррен шепталась с Тимором Пустобрехом, а графиня Миура д’Ларвен усиленно наглаживала предплечье сидящего рядом с ней старшего сына Упрямца.

Ялина Тьюварр, успевшая и переодеться, и оклематься от случившейся с ней «неприятности», тоже не теряла времени зря — развернувшись вполоборота к трону, она делала вид, что умирает от жары, и постепенно сдвигала нижний край декольте все ниже и ниже.