Хелена Рубинштейн. Императрица Красоты

Они забрали к себе маленькую кузину, которую спас писатель, и выживали как могли в ужасной нужде. Однажды совершенно случайно они прочли в иллюстрированном журнале статью о Хелене Рубинштейн. Гиза Крудовска, которой терять было нечего, написала тете. К ее большому удивлению, та ответила и даже послала им несколько больших коробок с продуктами и одеждой. Лилит особенно помнит одну из них: «Ни у кого из нас не осталось башмаков, и мать написала тете. Она регулярно отправляла нам посылки, и после письма прислала коробку с очень необычными туфлями, зелеными и на высоком каблуке. Носить их на самом деле было невозможно, к тому же размер был слишком маленький. Но эти крохотные зеленые туфельки были прелестны! У всех нас размер был большой, и мы носили обувь на низком каблуке и чаще всего – боты… Мы долго хранили эти зеленые туфельки на высоченных каблуках и просто любовались ими».

Когда в 1945 году Хелена вернулась в Париж, ей было семьдесят три года. Глазам ее предстало ужасное зрелище, и сердце ее дрогнуло. Повсюду разрушенные дома, а ей самой ничего здесь больше не принадлежало. Вместе с Горацием они отправились на набережную Бетюн, где спали на солдатских походных кроватях. Мебель была частично вывезена, частично испорчена. К своему ужасу, она обнаружила, что ценнейшие скульптуры служили постояльцам мишенью для стрельбы, как в тире.

С неистовым упорством, как это было в первые дни в Мельбурне, она принялась все восстанавливать. Эммануэль Амейсен говорил, что Хелена сохранила дух первопроходца и готова была принять вызов, брошенный судьбой, и бороться до конца.

Начала она с поисков старых коллег, расспрашивала о друзьях, знакомых и родственниках. Она даже обращалась в полицию, чтобы получить как можно больше информации. Вокруг нее сбилась небольшая группа людей, занимавшихся поисками пропавших. Каждый вечер они собирались вместе и рассказывали друг другу все, что им удалось узнать за день, планировали дальнейшие действия. Некоторых своих друзей она так больше никогда не разыскала, найдя других, помогала им встать на ноги.

Несмотря на грабежи военного времени, особняк на острове Сент-Оноре стоял нетронутый, и там даже хватало одеял и матрасов, чтобы «разбить лагерь». Хелена устроила там своеобразный буфет, где собиралась и ее «следственная группа», и все примкнувшие к ним самоотверженные помощники.

Требовалось срочно восстановить салон в предместье Сент-Оноре, чтобы дать работу тем коллегам и сотрудникам, которые хотели остаться с ней.

Каждое утро она покидала свой когда-то роскошный особняк пешком и возвращалась обратно… на метро. Как и тогда, в Мельбурне, пятьдесят лет назад, она сама готовила все средства, смешивая ингредиенты, которые смогла найти, искала новые формулы, восстанавливала старые, собственноручно раскладывала кремы по баночкам и сама вставала за кассу в магазине.

Хелена могла бы удовлетвориться и тем, что оставалось у нее в Соединенных Штатах, и жить там, не испытывая никакой нужды. Но для нее Париж оставался столицей красоты. «Электричества не было, продуктов не хватало, и все же она в ее семьдесят три года работала с энергией молоденькой девушки, которая хочет завоевать мир!» – вспоминает, улыбаясь, Эммануэль Амейсен. Она хотела доказать всем, и прежде всего самой себе, что может выиграть эту битву.

* * *

В 1946 году она получила письмо из Польши: Гиза Крудовска была на краю пропасти и просила дать работу в Париже ей самой и дочери Лилит, которой тогда исполнилось шестнадцать. Она хотела взять с собой и маленькую кузину, у которой не было никакого будущего в Польше. У Гизы не оставалось другого выхода: ее отец, землевладелец, до всех обрушившихся на них несчастий владел собственностью в Силезии, но после его смерти и войны семья лишилась средств.

Хотя Хелена регулярно отправляла им посылки, по-настоящему они были не знакомы: она ничего не знала об этой ветви своей семьи, оставшейся в Кракове. Но, ни секунды не колеблясь, она тут же выслала им три билета на самолет. Помощь близким всегда была для нее священным долгом, несмотря на то что злые языки говорили, будто она «использует» своих родных.