Хэллоуинский магазинчик и другие истории в канун Дня всех святых

Выживание всегда было моим самым ценным товаром. Время от времени я сталкиваюсь с кем-то вроде вас... которые с упорством и решимостью хотят лишить меня моих плотских удовольствий и, в конечном счёте, моей свободы. И, таким образом, это приводит к такой ночи... такой чрезвычайно продуктивной ночи Хэллоуина. Вы были умны, констебль Тауншенд. Очень умны... как и библиотекарь. К несчастью для неё, недостаточно умной - или недостаточно осторожной.

Итак, я прощаюсь с вами. Я оставил свой прощальный привет тем, кто важнее всего, и покидаю это место. Возможно, я буду искать более тёплый климат. Техас или Нью-Мексико. Может, Аризона. Где-то, где местный констебль никогда не слышал о Призраке Уайтчепела и даже не интересовался им.

Насладитесь своим раскаянием, Джона. Эту еду лучше всего подавать горячей, как свежую кровь из вены. Как горячие слёзы печали, горькие и нескончаемые.

С уважением,

Найджел Уайтхолл

Ваш дантист.

Джона стоял и долго смотрел на письмо. Потом он заметил, что дверь чулана приоткрыта и что изнутри горит свет.

"Не входи, - предупредили его мысли, - ты не хочешь видеть, что там".

Но он всё равно пошёл.

Оказавшись внутри, он посмотрел прямо перед собой. У дальней стены висели полки. На этих полках стояло около дюжины банок для консервирования. К стеклу каждой был приклеен кусок белой хирургической ленты. И на каждой ленте было написано имя.

Мэри Энн... Энни... Элизабет... Кэтрин... Мэри Джейн...

Другие банки носили дополнительные имена... как женские, так и мужские. Внутри банок плавали вещи молочно-жёлтого формальдегида. Джона не был врачом, но мог себе представить, что это были люди. Почки, мочевые пузыри, селезёнки... женские яичники... двойные яички мужчин.

Потом ещё три банки. Пустые... крышки отвинчены и отложены в сторону.

Имена на этих банках были ужасно и до боли знакомы.

- Нет! - завопил Джона Тауншенд.

Не раздумывая, он повернулся и побежал.

Через пять минут он въехал на усыпанный гравием подъезд к своему дому. Фасад дома выглядел нормально для того времени ночи. В окнах было темно, но детские тыквенные фонарики горели, отбрасывая мерцающий свет на усыпанный листвой двор.

Едва Packard остановился, как он выскочил из машины и побежал вокруг задней части дома с револьвером наготове и взведённым курком. Он взбежал по ступенькам заднего крыльца и рывком распахнул сетчатую дверь со скрипом несмазанных петель. Кухня сразу за ней была кромешной тьмой.

Он почувствовал запах, с которым не сталкивался много лет.

Медный запах осквернённой плоти и свежей крови.

Запах насильственной и обильной смерти.

- Миллисент? - позвал он.

Его голос был хриплым и совершенно лишённым надежды.

Он протянул руку, нашёл выключатель и включил его.

Его жена была за кухонным столом. И на столешнице... и на плите... и на холодильнике.

Висела на светильнике. Была разложена по полу кухни.

Он вспомнил фотографию Мэри Келли. Это... это было в дюжину... в тысячу... раз хуже.

Джона сделал пару спотыкающихся шагов в комнату. Его левая нога наткнулась на что-то пухлое и влажное. Оно лопнуло под подошвой его ботинка. Печень? Грудь, бескровная и опустошённая? Неподвижный мешок освобождённого сердца Милли... артерии и желудочки, перерезанные мастерским разрезом хирурга?

Шериф, пошатываясь, вышел из комнаты в соседний коридор сразу за ней. Он тяжело упал на колени, и его сильно вырвало. Когда всё, что осталось от него, закончилось сухими позывами и в голове начало проясняться, он вскочил на ноги и побежал к лестнице с бешено колотящимся сердцем.

- Мэтью! - завопил он. - Вики!

Его ноги стучали по ступеням, пока он поднимался на верхний этаж. Джона побежал по коридору, мимо своей с Милли спальни, к двум спальням в дальнем конце.

Сначала он проверил комнату Вики. Простыни на кровати были спутаны. Её плюшевый мишка Мистер Снагглс валялся брошенным на полу. Лицом к полу, как бы пряча глаза-пуговицы от происшедшего.

Лунный свет пробивался сквозь окно спальни, отбрасывая бледное сияние на подушку Вики. Материал был усеян крошечными точками... чернильно-чёрными в темноте... но гораздо более яркими при дневном свете.