Хельмова дюжина красавиц. Ненаследный князь

В этой части парка, к которой примыкала Девичья аллея, было безлюдно. Если сюда и заглядывали, то коллежские асессоры из близлежащей коллегии в поиске тихого местечка, где можно было бы неторопливо вкусить прихваченный из дому бутерброд. Под вечер здесь объявлялись студенты, коим требовался глухой угол, дабы вкусить отнюдь не бутерброд, но крамольных стишат за сочинительством Демушки Бедного либо же росских воззваний, каковые, надо полагать, неплохо заходили под дешевый потрвейн и опиумные цигаретки.

За студентами приглядывали канцелярские соглядатаи, которые сами не чурались ни сигареток, ни опыта, а порой и не брезговали заводить скороспелые романчики с вольнодумными девицами из числа самых благонадежных… впрочем, в сей ранний час парк, как говорилось, был приятно безлюден.

— Да… — Гавел оглянулся, профессиональным взглядом оценив и панораму, и Лизаньку, столь удачно вставшую под развесистым кленом. — Можно и тут.

Он смутился и плечом дернул.

…ах, если бы батюшка не отказался помогать… упрямый он.

— Вы… вы ведь знаете, что скоро состоится конкурс? — Лизанька вооружилась платочком.

В свои шестнадцать с толикой лет, она твердо усвоила, что в умелых руках батистовый платочек — смертельное оружие…

И даже батюшка, уж на что упрям был, не устоял.

…правда, может, не в платочке дело, а в генерал-губернаторе, к которому маменька обратилась. Она-то за ради дочериного счастья горы свернет.

Гавел же кивнул и насупился. Обеими руками он держал камеру, и Лизанька не могла отделаться от ощущения, что в нее целятся. Черный глаз камеры глядел пристально…

— И я… так уж получилось, что я буду принимать участие, — Лизанька прижала руки к груди, по мнению батюшки чересчур уж обнаженной, хоть и прикрытой легким кружевным шарфом. — Вы не представляете, чего мне это стоило…

…неделя вздохов и три дня слез.

Отказ от еды.

Упрямое молчание и неизменно скорбное выражение лица, которое, впрочем, на Евстафия Елисеевича действовало плохо. Он держался, как Белая башня под росской атакой, сделавшись глухим к просьбам, мольбам и маменькиным уговорам…

…а вот супротив генерал-губернатора не пошел.

— …и я осознаю, что сие против правил… но вы же понимаете, что я не могу отпустить его одного! — воскликнула Лизанька, смахивая платочком несуществующие слезы.

Гавел кивнул и помрачнел.

— Я… я с детства его люблю!

— Себастьяна? — уточнил Гавел скрипучим голосом, заставившим Лизаньку поморщиться. Мысленно, конечно, мысленно…

— Его… я понимаю, сколь просьба моя необычна, но… я узнала, что Себастьяна отправляют курировать конкурс…

— Что? — Гавел насторожился и подался вперед, сделавшись похожей на старую охотничью собаку, из тех, которых держит дедушка, не столько из любви к охоте, сколько из провинциальной уверенности, будто бы псарни и пролетка — необходимые для состоятельного человека вещи.

Воспоминание о дедушке, матушкином отце, человеке суровом, обладавшим состоянием, окладистой бородой и препаскуднейшим нравом, Лизонька решительно отогнала.

После подумается.

— Ах, я не знаю… это все батюшкины дела… секретные…

Гавел подобрался.

— Мне лишь известно, что Себастьян будет на этом конкурсе… работать… под прикрытием…

…естественно, Евстафий Елисеевич не имел дурной привычки посвящать домашних в дела государственные, однако же по наивности своей он полагал, что драгоценная супруга его в достаточной мере благоразумна, дабы не совать нос в мужнины бумаги. И был в общем-то прав…

До государственных тайн Дануте Збигневне не было дела.

А вот до Лизанькиного будущего — было.

— Под прикрытием, — с расстановкой повторил Гавел и прищурился. Глядел он нехорошо, точно выискивал в Лизаньке недостатки.

— Да… и я… я подумала, что должна быть рядом с ним…

Молчит, невозможный человек.

Ждет.

— Там ведь будут женщины… и красивые… возможно, красивей меня, — это признание далось Лизаньке с немалым трудом. — И как знать, на что они способны, чтобы…

…выйти замуж.

— …чтобы добиться своего… а Себастьян такой наивный… беззащитный…

Лизанька едва не прослезилась, представив своего жениха, ладно, почти своего жениха, в объятьях роковой красавицы…

— Он вас не любит, — мрачнея, сказал Гавел.

— Пока не любит, — уточнила Лизанька, испытывая глухое раздражение.

Черствые люди ее окружают.

Не способные оценить прекрасные порывы юной души… а Лизанька, между прочим, ради князя на клавикордах играть научилась и джем варить яблочный, с корицею…

И даже прочла четыре книги.

Три о любви, и четвертую про сто способов добиться желаемого.

— Я… я знаю, что девушка из хорошей семьи не должна вести себя подобным образом… что мне надо бы сидеть и ждать, пока на меня обратят внимание… и смириться, если не обратят… — сейчас Лизанька говорила почти искренне, подобное положение дел, которое именовалось «хорошим воспитанием» раздражало ее неимоверно. — Но я так не могу…

Гавел кивнул.

…как можно быть настолько безэмоциональным? Зря что ли Лизанька распинается?

— Я должна сделать что-то, чтобы он обратил на меня внимание! Чтобы увидел, что я — не ребенок… что люблю его всем сердцем…

В это Лизанька совершенно искренне верила.