Хельмова дюжина красавиц. Ненаследный князь

— Почему несчастный?

— То есть, — пробормотал Лихо, взгляд отводя и пунцовея, — почему извращенец, ты не…

Судорожно сглотнул и попытался из захвата вырваться.

А силен стал, младшенький…

— Не те… вопросы… клятва, — контракт, кровью подписанный, пусть последний семилетний и не из мальчишеской блажи, но по любви большой к непростому своему делу, но все ж — вещь серьезная. — Не ори, ладно?

Себастьян братца отпустил, и тот отскочил.

И руку вытянув, ткнув пальцем в ту самую пышную грудь, которая до предела натянула Себастьянову рубаху, прошипел.

— Т-ты… оно натуральное?

— Натуральней некуда. Забудь, что видел, — плутовка отступила, позволяя Себастьяну вернуть исконное обличье. — Это…

Горло стянул незримый поводок колдовской клятвы.

— Я понял, — Лихо встал у двери, прислонился, запирая одно и, вытащив из ворота зачарованную булавку, вогнал в косяк. — Информация в газете — ложь?

— Смотря какая.

— Снимки правдивы?

— Да.

— Но интерпретация ошибочна?

Когда братец переставал притворяться настоящим уланом, лихим и безголовым, он мыслил на редкость быстро и здраво.

…желтизна в глазах расползалась.

— Да.

— То, что я… видел, точнее, чего не видел, часть нового дела?

— Да.

— Не хочу спрашивать, во что ты влез, но… если вдруг помощь понадобится, то… — Лихо сцепил пальцы.

— Понадобится, — нехотя признался Себастьян. — Проводишь меня до вокзала?

— И далеко уезжаешь?

— На Спаживецкие воды… нервы лечить…

Лихослав кивнул.

Проводит.

И чемодан с растреклятым чесучевым платьем, чулочками, подвязками, а тако же светлым париком, поднесет… и прощание устоит слезное, благо, свидетелей отъезда будет множество.

— Я рад, что ты вернулся, — скажет Себастьян уже в купе первого класса, сожалея о том, что не поговорили-таки нормально.

— Я тоже… наверное, рад.

— Мир?

Лихо руку пожмет, но взгляд отведет. И именно тогда станет понятно, что же с ним не так:

— У тебя глаза цвет поменяли.

— Не полностью.

— Проблемы?

— Нет, — он соврет, младший брат, неожиданно ставший слишком взрослым.

— Если вдруг…

— Я знаю, — Лихо кивнет. — Тебе пора. Потом поговорим.

И это его «потом» обнадеживало.

Поговорят. Выяснят. И хельмово нынешнее перемирие, глядишь, и вправо в мир переродится.

…Себастьян сойдет на Заречной станции, где пересядет в крытый экипаж…

…а в экипаже в славный полуночный Познаньск вернется уже панночка Тиана Белопольска, шляхетного славного рода, корни которого прочно переплелись с королевскими. И что за дело, если родство это не спасло род от разорения? И ныне из всех владений осталась лишь старый особняк на Бялой гуре?

…и видать, от полного отчаяния писал пан Белопольски королю, просил за племянницу, которую в письме величал «девкою задорной, хотя и не шибкого ума»…

…а Его Величество, вспомнив о дальней сродственнице, милостью высочайшей включил панночку Тиану в число конкурсанток, вдруг да получится отыскать супруга?

Простая история.

Обыкновенная… и объясняющая, что скудный багаж, что вышедшие из моды платья… но как бы там ни было, панночка Белопольска в будущее смотрела с немалым оптимизмом.

После ухода ненаследного князя Аврелия Яковлевича все ж мучили сомнения и совесть, требовавшая немедля во всем признаться. И быть может, штатный ведьмак и изменил бы свое решение, однако в скором времени произошли события, которые в равной степени и отвлекли его от забот иных, и развлекли. Начались они с опасливого взгляда Лукьяшки, простоватого деревенского парня, взятого в дом на лакейские харчи за молчаливость, исполнительность и слепую веру в могущество хозяина. Сей раз Лукьяшка косился, хмурился, однако вопроса не задавал… затем явился вдруг посыльный из новомодного аглицкого клуба, куда Аврелий Яковлевич захаживал, силясь разогнать тоску. Посыльный принес послание, в котором в выражениях весьма пространных и скользких, ему отказывали от дома, причины, однако же, не объясняя. И лишь выглянув из дому, у которого, позабывши страх и стыд, паслись сразу четверо крысятников, Аврелий Яковлевич заподозрил неладное.

Статейка, тиснутая срочным порядком на первые страницы «Охальника» и подкрепленное парой магоснимков, была до того забавна, что ведьмак расхохотался, чувствуя, как со смехом разжимается стальное кольцо вокруг сердца. И веселье его было понято неверно.

— Скажите, — осмелевший крысятник, молодой и бойкий, обвешанный амулетами, как престарелая купчиха драгоценностями, сунулся в окно. — Вы и вправду склонили старшего актора к противоестественной связи?

Он сунул записывающий кристалл и замер, ожидая ответа.

— Нет, -

— Тогда как вы объясните снимки? — крысятник не унимался.

— Никак.

— Вы признаете, что использовали служебное положение…

— Изыди.

Это Аврелий Яковлевич произнес по-отечески ласково, оттого и не был услышан.

— Вы применяли к князю Вевельскому принуждение? — репортер швырнул в комнату бумажную бомбочку, которая разорвалась, осыпав любимые домашние тапочки Аврелия Яковлевича детским тальком, смешанным с мелко порубленной белозер-травой. Вспыхнуло сопровождающее заклятье, и сгорела дотла…

…на тапочках.