Хельмова дюжина красавиц. Ненаследный князь

О том, что пан Острожский, воспользовавшись скорым отъездом Евдокии, продал маменьке акций не на пятьдесят тысяч злотней, а на все сто… или сто пятьдесят… и еще заставил залог взять… иначе отчего она, всегда бывшая на связи, вдруг словно бы исчезла?

На душе было муторно и отнюдь не только из-за денег.

…а Лютик спокоен.

…и Евдокию уговаривал успокоиться. И Лютику она, конечно, верила, но… все равно ведь муторно.

— И какое мне идет больше? — капризно поинтересовалась Аленка. — Это или предыдущее?

— Оба, — Евдокия точно знала, как отвечать на подобные вопросы. — И третье тоже хорошо…

Лютик, оторвавшийся на секунду от альбома, над которым медитировал уже третий час кряду, осторожно заметил:

— Этот оттенок ультрамарина будет выглядеть вызывающе…

— Точно, — Аленка плюхнулась на диванчик, отмахнувшись от продавщиц, которые принялись уверять, будто бы есть еще несколько нарядов, которые всенепременно панночке подойдут, ежели она соизволит примерить… — А вот Евдокии он будет к лицу.

— Пожалуй, — согласился Лютик.

— Нет!

Вот чего Евдокия терпеть не могла, так это подобных лавок, которые пожирали время… Конечно, сейчас-то времени у Евдокии имелось в достатке, но это же не значит, что она должна немедля тратить его на выбор платья, которого ей и надеть-то некуда.

Платьев у Евдокии имелось с полдюжины, о чем она и сообщила сестрице.

— Это ты про то… убожество? Ты в них и вправду на компаньонку похожа, — Аленка двинулась к деревянным болваном с готовыми нарядами, которые она окидывала новым, придирчивым взором. — И на старую деву.

Продавщицы закивали.

— Я и есть старая дева, — ответила Евдокия, бросая тоскливый взгляд на улицу.

— Это еще не повод носить ужасные платья… Папа, скажи ей!

И Лютик, до этого дня во всех спорах хранивший нейтралитет, мягко произнес.

— Евдокия, пожалуй, тебе следует обновить гардероб.

— Зачем?

— Ну ты же хочешь найти себе мужа?

— Не хочу… но придется.

— Вот, — почувствовав поддержку, Аленка осмелела. — А охотится за мужем без приличного платья, все равно, что на щуку пустой крючок закидываать…

Рыбалку она любила нежно, хотя и страсти этой несколько стеснялась, полагая ее неприличной для девицы.

— Так что, не спорь! Тебе этот цвет к лицу будет… и вот тот, зелененький тоже… и еще… ну что стоишь? Или мы отсюда до вечера не уйдем…

— Евдокия, — Лютик закрыл альбом и прошелся по лавке, поморщился, верно, не слишком-то впечатленный работами панны Бижовой, модистки первой категории, как то значилось на вывеске, — мне кажется, ты слишком увлеклась одной стороной своей жизни, незаслуженно позабыв о прочих. Нельзя быть счастливым, стоя на одной ноге…

Это его замечание Евдокия пропустила мимо ушей.

От нового платья отвертеться не выйдет и… странное дело, прежней досады Евдокия не чувствовала, скорее уж престранную надежду… на что?

Что изменится?

— Тебе идет, — сказала Аленка, устроившаяся на диванчике. — Только с косой еще что-то сделать надобно…

— Косу не трогай.

…а и вправду идет. Цвет яркий, насыщенный, точь-в-точь мамины бирюзовые серьги…

…и в столице Евдокия должна выглядеть сообразно своему положению…

…но тогда надобно не бирюзовое брать, а серое, темные цвета делают ее старше, серьезности придают. И в аптекарскую лавку заглянуть, за очками. Очкастые люди иными воспринимаются с превеликим пиететом.

Однако Лютик, осмотрев падчерицу с ног до головы, постановил:

— Берем. И вон то, пурпурное тоже… только пусть черное кружево уберут… нет, на иное заменять не следует, вообще без кружева будет лучше. А еще нужно домашнее, что-то простое… да, подойдет и в полоску.

Он указывал на одно платье за другим, словно позабыв, что лавка эта отнюдь не из дешевых…

— Я переоденусь, — на Евдокию из высоких, в золоченом обрамлении зеркал, смотрела хмурого вида девица с толостою косой, перекинутой через плечо. Девица была не особо молода, не особо привлекательна и характером, судя по всему, обладала скверным.

Вот характер платье было не в состоянии исправить.

— Зачем? — Аленка уйти не позволила. — Тебе и так идет… а вдруг кого встретим?

— Кого?

Девица нахмурилась еще больше. И упрямый подбородок выпятился.

— Кого-нибудь, — Аленка вытащила конфетку из стеклянной вазы, поставленной для клиентов. — На вот, съешь лучше… и улыбнись уже.

Евдокия попробовала, но… Ирженна милосердная, неужели это она? И улыбка вышла кривоватой, искусственной…

Ну уж нет.

Не станет она притворяться беззаботною яркой птичкой…

— Если ты опять напялишь серое, я разревусь, — пригрозила Аленка и тоненько всхлипнула, наглядно демонстрируя, что угрозу свою воплотит в жизнь без колебаний. — У меня, между прочим, личная трагедия… глубокая…

…ее трагедия, сложенная вчетверо, пряталась в ридикюле.

Третий номер, к слову…

Первый был отправлен в камин, немедленно по прочтении, второй с пристрастием разодран на клочки… а клочки нашли упокоение в том же камине…

…Аленка же заявила, что мерзкой статье не верит, что все писаное есть клевета и наговор, а потому светлый образ Себастьяна в сердце ее не поблек.

Но осадочек на душе остался.