Читаем Хельмова дюжина красавиц. Ведьмаки и колдовки полностью

 — Можно! Нужно! И вообще… а платье уже решила, какое наденешь? Я думаю, что зеленое пока не стоит. Тебе, конечно, зеленый к лицу, но сейчас ты очень бледная… а розовое — слишком по-девичьи как-то… лиловое темное…

 Аленка, распахнув дверь гардероба, самозабвенно перебирала платья, в каждом находя какие-то недостатки, которые оное платье делали недостойным Евдокии. А поскольку нарядов было не так и много, вскоре Аленка произнесла заветное:

 — Тебе надеть нечего!

 Евдокию одежный вопрос волновал меньше всего.

 — Ерунда… там полосатое есть…

 — Оно совсем простое!

 Простое. Домашнее. Тем и лучше, потому что… Евдокия сама не знала, почему. Предчувствие грядущей катастрофы ее не отпускало…

 — Я… пойду прилягу… голова…

 — Все нормально?

 — Да… не знаю…

 — Скажи, что…

 — Ничего… просто устала, наверное. Сколько я не спала?

 Маленькая ложь во благо? Пусть будет, главное, что Евдокии и вправду следует прилечь. Она и сама готова поверить, что это ее беспокойство рождено единственно бессонницей. Так ведь бывает, верно?

 Иррациональные страхи.

 И сон приходит, наваливается, душный, пыльный, чужой.

 Евдокия точно знает, что сон этот ей подарили или, точнее сказать, подбросили, как подбрасывают к дверям дома приблудное дитя, в надежде, что не оставят его лаской…

 …не оставила…

 …и вправду небо серое, стальное, с булатным узором облаков.

 …под ногами мох ковром дорогим, каковые из Першии возят. Ноги проваливаются по самую щиколотку, и идти тяжело, поскольку гуляет земля, ведь ковер поверх водяного омута бросили. Неосторожный шаг — и прорвется.

 Тогда не станет Евдокии.

 С головою уйдет под воду… а там ждут, она знает, видит почти зеленоватых дев в одеяниях из рваных сетей…

 …сестрою кличут.

 Ерунда. Не сестра она им, чужая в этом мире, где мох расцветает от крови, и ползут по только что белому ковру узоры…

 Идти надобно. Куда? Прямо, не останавливаясь, к дубу, молнией расколотому. Дерево это живо той странной здешней жизнью, которая Евдокии видится подделкой под настоящую. Она трогает шершавую кору, которая отзывается на прикосновение дрожью.

 — Зачем пришла, девица? — спрашивают ее.

 Старик в волчьем плаще…

 …или не старик? Руки, что сжимают посох, сильны. А лица не разглядеть, скрывает его низкий капюшон. Но Евдокии кажется, что человек этот смотрит на нее с улыбкой.

 — Зачем пришла? — повторяет он вопрос.

 И губы Евдокии разжимаются:

 — За тем, что принадлежит мне.

 — Хорошо.

 И посох падает на мох, чтобы в нем утонуть. А смуглые, перевитые вязью кровеносных сосудов руки, стискивают голову Евдокии. Лицо под капюшоном приближается…

 А ей не страшно. Любопытно только.

 …холодные губы касаются лба.

 — Это тебе поможет, — говорит Волчий Пастырь, отпуская. — Когда придет время…

 — Спасибо…

 …этот поцелуй, метка, которая остается на Евдокии во сне, меняет мир. И белизна мохового ковра больше не режет глаз, да и омут под ним не пугает.

 Сон выталкивает Евдокию, выворачиваясь наизнанку, и она лежит на перине, глядя в потолок, удивленная тому, что вовсе он не серый. И облаков нет.

 Странно как…

 Евдокия подняла руку, растопырила пальцы, удивляясь и собственной власти над телом, и тем, что тело это, несомненно, ей принадлежащее, пребывает в некой престранной истоме.

 Будто Евдокия выходила.

 А потом вернулась, но как-то… не полностью, что ли?

 Она встала.

 И умылась. И задержалась перед зеркалом, расчесывая длинные и слишком уж тяжелые волосы. Гребень скользил по прядям, и те рассыпались, а неловкие пальцы все никак не могли собрать их в косу.

 И лента норовила сбежать.

 Но Евдокия справилась сама.

 — Дуся, — Аленка вошла на цыпочках. — Ты еще спишь?

 Наверное, да, иначе почему все такое… неправильное? А предчувствие не исчезло, осталось в груди камнем на сердце, и тяжеленным, едва ли не надгробным. Того и гляди вовсе сердце раздавит. Много ли ему надо? Но Евдокия улыбнулась и сказала:

 — Уже нет…

 — А полоска полнит, — вредно заметила Аленка, которой не нравилось, что платье Евдокии слишком уж простенькое. Для домашнего, конечно, сойдет, но вот гостей принимать…

 — Ничего.

 Полноты Евдокия не боялась.

 А чего боялась? Перстень на месте, только потяжелел, холодным сделался…

 — Тогда к тебе пришли…

 Лихо? Сердце екнуло. Лихо… конечно, кто еще? И бежать бы со всех ног, пусть бы и пошло сие, глупо, броситься на шею, расплакаться от счастья, что все позади… а Евдокия и дышать-то способность утратила.

 Лоб горит.

 Пылает.

 И не лоб — метка Волчьего Пастыря предупреждением.

 О чем?

 — Ева? — Лихо был в гостиной и не один.

 Лютик вернулся.

 Сидит у окна, в полоборота, делает вид, будто всецело занят очередным прожектом, альбом вон приоткрыл, пером самописным водит… только ложь это все.

 Почему-то Евдокия стала очень явно видеть ложь.

 — Ева… мы… могли бы поговорить?

 Худой. И бледный. И щетина исчезла, должно быть, за луной ушла, чтобы на новое полнолуние вернуться. И непривычно видеть его таким…

 — Наедине, — Лихо покосился на Лютика, который кивнул и молча указал на соседнюю дверь.

 Наедине.

 Страшно.

 Сейчас ей скажут, что…

 — Спасибо, — Лихо взял за руку и прижал к губам. А и холодные, почти как перстень, который не ожил.

 — За что?

 — За то, что ждала…

Перейти на страницу:

Похожие книги