Хельмова дюжина красавиц

Не позволил. Остался, руки сцепил, смотрит свысока, с такой вот, характерной ухмылочкой, с пренебрежением, от которого зубы сводит.

— Милая…

— Евдокия…

— Лихослав.

Хорошее имечко, самое оно для улана.

— Милая Дуся, — он качнулся и вдруг оказался рядом, подхватил под локоток, дыхнул в ухо мятой, оскалился на все зубы… небось, здоровые, что у племенного жеребца. — Мне кажется, мы могли бы быть полезны друг другу.

— Это чем же?

Помимо мяты — ополаскиватель для рта, верно тот, который и сама Евдокия использует — наглого офицера окружало целое облако ароматов. Шафрановый одеколон. И вакса, которой сапоги начищали. Лаванда… терпкий сандал, небось, притирка для волос…

…собачья шерсть.

Показалось? Евдокия носом потянула, убеждаясь, что нет, не примерещилась ей… не шерстью, правда, но собачатиной слегка несет, не сказать, чтобы неприятно вовсе, но… неожиданно.

…а может, он пояс из шерсти собачьей носит? От ревматизму? Или чулки? Помнится, Пафнутий Бенедиктович, маменькин давний партнер, весьма нахваливал, дескать, теплее этих чулок и не сыскать…

Но Пафнутию Бенедиктовичу восьмой десяток пошел, а улан…

…с другой стороны, может, его на коне просквозило или просто бережется, загодя так сказать. И вообще, не Евдокии это дело, если разобраться глобально. Улан же, не ведая об этаких мыслях Евдокии, произнес этак, с придыханием и томностью в голосе:

— Всем, Дуся, всем…

— Да неужели?

— Конечно, но давайте обсудим наши с вами дела в другом, более подходящем месте…

— Давайте, — согласилась Евдокия, высвобождая руку, — но только если вы перестанете передо мной влюбленного жаба разыгрывать?

— Кого? — почти дружелюбным тоном поинтересовался офицер.

— Жаба. Влюбленного… из тех, которые по весне в прудах рокочут.

— То есть, по-вашему, я похож на лягушку?

Какие мы нежные, однако.

— На жабу, — уточнила Евдокия. — Вернее самца, то бишь жаба.

— Влюбленного?

— Именно.

— И в чем же, с позволения узнать, сходство выражается?

А руки-то убрал, за спину даже и посторонился, пропуская Евдокию.

— Также глаза пучите, — она окинула офицера насмешливым взглядом. — И рокочете на ухо, думая, что от вашего голоса любая женщина разум потеряет.

Он фыркнул, а у Евдокии появилось иррациональное желание огреть офицера Лютиковым портфелем. Это от голода.

И нервов.

Нервы же у нее не стальные…

— Что ж, раз разум вы терять не собрались, давайте просто побеседуем… — уходить он не намеревался. — Скажем, о вашей… подопечной.

Ну конечно, не о ценах же на серебро и тенденциях мирового рынка…

…а может, все-таки рискнуть? Нет, нет и нет. С паном Острожским связываться себе дороже. Евдокия не могла бы сказать, что именно ее так отталкивало в этом весьма любезном делового склада человеке. Но не внушал он ей доверия и все тут.

— И что же вам хотелось бы узнать?

— Может, все-таки не здесь? — Лихослав огляделся, конечно, коридор вагона первого класса был подозрительно пуст, но место для беседы и вправду было не самым подходящим. — Прошу… сюда.

Он открыл дверь ближайшего купе, оказавшегося свободным.

— Наедине?

— Опасаетесь за свою честь?

— И репутацию.

— Конечно, как я мог забыть о репутации… — он хмыкнул. — Панночка Евдокия, именем Иржены-заступницы клянусь, что намерения мои чисты…

Прозвучало патетично и не слишком-то правдиво. Но Евдокия кивнула, давая понять, что клятвой впечатлена. А репутация… репутации старой девы немного сплетен не повредит. В конце концов, смешно думать, что будущий Евдокии супруг, сама мысль о котором вызывала желудочные спазмы — или это все-таки от голода? — что этот где-то существующий человек, сделает ей предложение из-за любви. Несколько сотен тысяч злотней в качестве приданого, да пара заводиков, которые маменька обещалась отдать под управление Евдокии, хотя реально она давно уже распоряжалась всем семейным делом, — хороший аргумент ненужным слухам значения не придавать.

В купе пахло кренделями.

И Евдокия, закрыв глаза, велела себе отрешиться от этого сдобного аромата, и видение недоступных отныне, но таких близких кренделей, отогнала.

— Присаживайтесь, — любезно предложил Лихослав, сам оставшись стоять у двери. — И не надо меня бояться, Дуся. Я вас не съем.

— С чего вы взяли, что я вас боюсь?

— А разве нет?

— Разумно опасаюсь, — Евдокия поставила рядом с собой портфель, а ридикюль положила с другой стороны. Главное, ничего не забыть, а то сложновато будет объяснить проводнику, что она делала в пустом купе, и отчего это купе оказалось незапертым?

— Дуся, у меня к вам, как уже сказал, взаимовыгодное предложение, — он сделал паузу, позволяя Евдокии проникнуться важностью момента. — Вы рассказываете мне о своей… подопечной.

— А взамен?

— То есть, — Лихослав осклабился, — первая часть у вас возражений не вызывает?

…желание огреть его портфелем не исчезало, но напротив, крепло.

Стоит. Кривится. Прячет брезгливость.