Хемингуэй. История любви

Эрнест и его жена Мэри разбирают подарки к его шестидесятилетию. (A. E. Hotchner’s personal collection.)

Часть I Палата в больнице Святой Девы Марии

В первых числах июня 1961 года, возвращаясь в Нью-Йорк из Голливуда, я полетел рейсом через Миннеаполис, в Миннеаполисе взял напрокат машину и поехал за девяносто миль в Рочестер, в больницу Святой Девы Марии, где в психиатрическом отделении уже во второй раз лежал мой близкий друг Эрнест Хемингуэй, которого лечили врачи из находящейся неподалеку клиники Майо. Я уже навещал его в этой больнице, когда он попал туда в первый раз, а я летал в Голливуд.

Все шесть недель, что Эрнест провел там, проходя курс электросудорожной терапии, ему не разрешали ни разговаривать с кем бы то ни было по телефону, ни тем более видеться – даже с женой Мэри[1]. Потом его врачи из клиники Майо сделали небольшой перерыв перед следующим курсом терапии и потому позволили ему позвонить мне и договориться о встрече.

В самой клинике Майо не было стационара и необходимой аппаратуры, но был филиал в Рочестере, в больнице Святой Девы Марии, которой руководили энергичные монахини, и эти монахини предоставляли рочестерским врачам возможность лечить у себя своих больных.

В те времена электрошок был настоящей пыткой для пациента: электрический ток пропускали через его мозг без анестезии, и человек корчился от нестерпимой боли, зажав в зубах деревяшку. Врачи из клиники Майо определили, что у Эрнеста депрессия, отягощенная манией преследования. Расстройство принимало все более острую форму, и, пытаясь смягчить эту остроту, они назначили ему электросудорожную терапию.

Каких только догадок не строили в свое время люди по поводу самоубийства Эрнеста: у него-де был рак в последней стадии, он разорился, произошел несчастный случай, он поссорился с Мэри… Ничего подобного: близкие друзья Эрнеста знали, что в последний год своей жизни он страдал от депрессии и мании преследования, но причин, вызвавших эти страдания, никто не установил, да и вряд ли кто-нибудь когда-нибудь установит. Я пытался помочь ему справиться с какими-то из разрушающих его сознание фобий, но небольшие успехи, которых, как нам казалось, мы добились, оказывались, увы, недолговечными.

Все четырнадцать лет нашей дружбы мы с Эрнестом виделись очень часто. Я редактировал его роман «За рекой, в тени деревьев», писал по его романам и рассказам сценарии для телевидения, театра и кино. Мы вместе ездили во Францию, в Италию, на Кубу, в Испанию. За год до того, как у Эрнеста начала развиваться мания преследования, мы с ним совершили великолепное турне по нескольким городам Испании с двумя лучшими матадорами того времени – блистательным Антонио Ордоньесом и столь же блистательным Луисом Мигелем Домингином, его зятем. В Сьюдад-Реале Эрнест уговорил меня выйти на арену в парадном костюме матадора в качестве sobrе-saliente (помощника) этих великих тореро, а сам представился моим импресарио и даже прозвище мне придумал – Эль Пекас, что означает Конопатый. Его жизнелюбие заражало всех вокруг.

В июле мы с помпой отпраздновали шестидесятилетие Эрнеста в Чурриане, веселье длилось два дня. На сей раз Мэри развернулась вовсю. Она всегда чувствовала, что Эрнест противится ее желанию отмечать его дни рождения, откладывает на потом, и сейчас решила устроить грандиозный праздник во искупление всех прошлых никак не отмеченных лет. Ей это удалось на славу.

Было шампанское из Парижа, блюда китайской кухни из Лондона, bacalao `a la Vizcay'ina[2] из Мадрида, балаган с тиром из бродячего цирка, знаменитый пиротехник из Валенсии, устроивший грандиозный фейерверк, танцоры фламенко из Малаги, музыканты из Торремолиноса… Гости съехались со всего мира, среди них был махараджа Джайпура со своей махарани и сыном, махараджа Куч-Бехара с махарани, прилетел из Вашингтона генерал Чарльз Трумен Ланхем[3], из Бонна – посол Соединенных Штатов Дэвид Брюс с супругой; собралось множество мадридских знаменитостей, старинные парижские друзья Эрнеста. Это было последнее счастливое лето в его жизни.

Вскоре я стал замечать, что с Эрнестом происходят необъяснимые, неожиданные перемены. Он, как ни бился, не мог сократить «Опасное лето» для журнала «Лайф»; отказался принять участие в традиционной осенней охоте на фазанов в Кетчуме; был убежден, что ФБР установило жучки и в его автомобиле, и в доме, а Служба внутренних доходов держит под контролем его банковский счет, стал считать «запретной зоной» поля, где всегда раньше охотился.

Когда во время моего последнего приезда в Кетчум мы с Эрнестом и Мэри ужинали в ресторанчике накануне моего отлета, он вдруг оборвал свой рассказ на полуслове и сказал, что мы должны немедленно уйти из ресторана.

Мэри спросила, что случилось.

– Вон те двое за стойкой бара – агенты ФБР, а ты еще спрашиваешь, что случилось.