Хемлок, или яды

Морг помещался в нижнем застенке крепости Гран-Шатле. Липкие ступени вели в комнату, где скопище людей толпилось перед люком в едва различимый подвал, откуда поднимался ужасный смрад. Стоявшие в очереди посетители дожидались, пока можно будет полюбоваться в окошечко бледными скукожившимися масками, комичными бурдюками, посыпанными песком и выброшенными на плиточный пол, будто на скалу, насупленной синевой, расцветшими на боках аспидно-черных свертков незабудками, одеревенелыми пурпурными стволами, выделявшими желтый сок тыквами - всеми этими останками, которые услужливо освещал факелом желавший немного подзаработать лакей. Затем девы-госпитальерки из монастыря святой Катерины приходили омыть и похоронить сей бренный прах, вслед за чем его перевозили на кладбище Невинных. Когда выставляли найденную в Берси мужскую голову, сваренную с солью и салом в глиняной посудине, в морге яблоку негде было упасть. Мари-Мадлен тоже полюбовалась этим серым шаром с прилипшими прядями и выпученными, побелевшими, как у вареной рыбы, глазами. Кажется, никому не было дела до того, кто же мог лакомиться этим кошмарным бульоном, кем был покойник и отчего он умер. В те времена каждую ночь на улицах Парижа находили до пятнадцати трупов убитых незнакомцев и выброшенных на берег реки утопленников. Немало обнаруживали их и по всей Франции - разлагавшихся на откосах больших дорог или на песчаных пляжах, как, например, тот мужчина, которого нашли шесть-семь лет назад в нормандской чаще: закоченевший от мороза бродяга, горемыка с заячьей губой, ниспадавшими копной черными жирными волосами и скрюченным в предсмертной агонии телом, похожим на виноградную лозу.

***

Зима не кончается и даже не думает кончаться, хотя по сравнению со страшными морозами Великого столетия она, конечно, цивилизованная, укрощенная. Ведь некоторые зимы были столь суровы, что колокольный звон замерзал в вышине, не в силах приземлиться, точно отбрасываемый ветром коршун. По ночам у кладбищ алели костры и фонари, озаряя попрошаек, присевших под сводами и заиндевевших, точно птицы-кагу. Безнадежная пора, когда затхлый запах грязного белья смешивался в комнатах с душными газами - каминной отрыжкой. Порой в золе находили светлую известь, рассыпчатые и выбеленные останки, костную пыль, из которой в голодное время пекли хлеб.

Затяжной конец зимы с серо-зеленым снегом цвета мертвой жемчужины. Не слышно ни единой птицы, лишь по вечерам из-за древесных легких восходит большое перламутровое светило. Давно отказавшись от кратких ежедневных прогулок, к которым упорно склоняет Хемлок, X. объясняет свою затворническую жизнь гололедом, но не кажет носу на двор, даже когда с земли сходит коварный снег: возможно, это упрек ненавидящей медленную ходьбу Хемлок, но, скорее всего, X. просто стыдно появляться на людях. Даже гости доставляют теперь не радость, а страдание.

— Просто я не хочу ронять все свое достоинство...

***

С окончанием лета турнельские канавы перестали источать мерзостное зловоние, а свежий ветерок с Сены приносил в город запахи ивняка и пастбищ. Торговцы чернилами, полировщики обуви, разносчики метел, продавцы печеных груш, золотари, чистильщики фонтанов и носильщики дров поднимали к еще ясному небу тревожные взоры, словно уже опасаясь зимнего ветра. Но осень выдалась долгой, вся лучилась золотом, а затем растворилась в дождевых брызгах, превративших улицы в болото. В суровые зимы к кладбищам относили на досках окоченевших покойников. Морозы черно-белых недель кусали бедняков, а бедняки кусали древесную кору. Многие прятались в церквях, куда не залетал снег, и устраивались на рубище и обносках, хотя каменные плиты были ледяными, точно стены склепа.