Совершив кровосмешение с Антуаном, который, кажется, получил от этого некоторое удовольствие, заскучавшая в Оффемоне Мари-Мадлен решила соблазнить и Александра. Точно так же, как брат, он сперва заупрямился, но в конце концов сдался и бросился в пучину порока вместе с уже расцветшей Мари-Мадлен. Но весь этот блуд по-прежнему не оправдывал ее ожиданий. Доводя себя до крайнего изнеможения, она просыпалась разбитой, с синяками под глазами и пустотой в душе. Внутри что-то тлело - возможно, отчаянье? Все трое пару недель предавались неистовому разврату, горькой, окрашенной грустью похоти. А затем вдруг, словно сговорившись, братья окатили сестру холодным, раздраженным презрением, отчего она пришла в ярость, поскольку была гордячкой, неимоверно чувствительной к оскорблениям. Ей захотелось взять обратно то, что она отдала либо со скуки, либо из любопытства. Поразмыслив, как наказать братьев, Мари-Мадлен просто избавила их от своего присутствия, но обставила свой отъезд с помпой, дабы он не напоминал бегство. После чего спряталась в причудливо украшенную скорлупу своего парижского дома, с радостью вернувшись к его деревянным лестницам, старинным статуям и комнатам с растительными пейзажами, куда с Бьеврской улицы проникал скудный свет. Пару раз Мари-Мадлен даже посчастливилось видеть соседа, после чего она проводила бессонные ночи, оголяя живот на влажных простынях. Быть может, этот человек, похожий на нее, как брат, и уж точно больше, чем родные братья, внесет в ее жизнь какую-то небывалую новизну? Однажды он даже почувствовал на себе ее взгляд, поднял глаза к окну и улыбнулся.
Дрё д’Обре тоже нередко поднимал взгляд на Мари-Мадлен, чей бледный лик рассеянно взирал на мир с темного квадратного портрета. Отца удивляло, что все попытки подыскать дочери партию неизменно терпели неудачу. Препятствия возникали одно за другим, и множились незначительные, но упорные помехи. Красота, обаяние и большое приданое Мари-Мадлен ничего не меняли: она занята либо слишком молода, ей нездоровится, нужно уехать, она в трауре или попросту не хочет замуж. Дрё не понимал причин столь упрямого невезения. Он не знал, что и думать о дочери, шокировавшей своим независимым образом жизни, вольными манерами, нескромностью нарядов и всех поступков. Столетье на дворе, конечно, галантное, но нельзя же давать повод для сплетен, а прежде чем предаваться распутству, для начала можно хотя бы обвенчаться.
Дрё д’Обре положил нож для фруктов на стол, не спеша вытер пальцы и повернулся к Мари-Мадлен, с которой в тот день обедал.
Она слушала, слегка наклонив голову, машинально теребя кончик салфетки, и, почувствовав угрозу, недоверчиво попыталась понять, куда клонит отец. Он рассказал о мадам де Бревилье -приветливой вдове, хорошо знакомой с их семьей и замечательно относившейся к Мари-Мадлен, но, в первую очередь, об Антуане Гобелене де Бренвилье - бароне де Нуваре, командире Нормандского полка, сыне председателя Счетной палаты и прямом наследнике основателя знаменитой мануфактуры. Тут Дрё д’Обре сделал паузу, из деликатности не упомянув, что жених не уступает ему в богатстве.
Положив руки на скатерть, Мари-Мадлен благоразумно молчала с непроницаемым лицом. Наконец Дрё продолжил.
Он скрыл досаду.
Он с грохотом отодвинул стул и встал из-за стола.
Проснувшись среди ночи, Мари-Мадлен залюбовалась лунным светом и тенью от оконного переплета на полу. Огонь угас, и хотя уже наступил апрель, она съежилась под простынями от холода. Страшно было потерять привычную независимость: Мари-Мадлен боялась угодить в западню, в клетку, под строгий надзор. Но, с другой стороны, замужество могло, наоборот, расширить ее свободу. Так ведь часто бывает. Она решила навести справки о господине де Бренвилье и хорошенько разузнать, выйдет ли из него покладистый рогоносец? Выснилось, что выйдет.