Хендерсон — король дождя

Чтобы показать свое богатство во всей красе, она начала надевать на себя халаты — один, другой, третий… Действо развивалось при музыкальном сопровождении. Один из ее приближенных, малый с кольцом в ухе, играл на ксилофоне с полыми крокодильими костями вместо металлических пластинок. Он выколачивал нехитрую мелодию и улыбался, словно отдавал невесту в чужое племя, а та похвалялась своим приданым. Затем она накинула на нос своего рода вуалетку, как это делают арабки, и повязка оттенила ее влюбленные глаза. Подчиняясь ритму ксилофона, Мталба медленно ходила взад-вперед, покачивая бедрами. Лунная голубизна заливала ее фигуру.

— Скажи, Ромилей, что она чертовски привлекательная женщина и наряды у нее превосходные. — Уверен, что Ромилей перевел мой комплимент на понятный африканский лад. — Но я еще не закончил дела с этими лягушками и ни о чем другом думать сейчас не могу.

Я надеялся, что Мталба уйдет, но та продолжала танцевать и демонстрировать свои одежды — пышнотелая, но прекрасная, бросающая на меня огненные взгляды. И вдруг я почувствовал всю поэзию, все очарование этих минут. Я вообще большой ценитель красоты. Однако очарование — скоротечная штука, миг, и следа не останется. Так и случилось на этот раз, я снова почувствовал себя брошенным. Тем не менее арневи поверили в меня, и я чувствовал, что обязан оправдать их доверие, более того — обязан выполнить мое высокое предназначение.

Словно отдавая мне всю себя, Мталба лизнула мне на прощание руки.

— Ладно, ладно, спокойной ночи вам всем, — сказал я.

Мне ответили хором:

— Охо.

— Охо, охо! Гран-ту-молани.

— Ту-молани.

Сердце мое было переполнено радостью. Ромилей еще раз сложил руки под подбородком, как человек, собравшийся пуститься вплавь по вечности, помолился и быстро уснул. Я лежал с открытыми глазами и думал.

IX

Проснулся я в том же приподнятом настроении.

Занималась заря, а в хижине, казалось, стало темно, точно в погребе. Я достал из корзины клубень печеного ямса и очистил, как картофелину.

«Вот он и настал, один из самых главных дней в моей жизни», — подумал я, вдыхая прохладный утренний воздух. К готовности действовать прибавилось убеждение, что вещный мир подает мне поощрительный знак: «Давай, братец, давай!» Я ожидал получить этот знак от Виллателе. Думал, она разожмет ладонь, и передо мной раскроется шифр тайны человеческого бытия. Нет, все произошло так, как я не предполагал. Я почувствовал зуд в крови, чуть было не задохнулся от предчувствия чего-то большого и радостного. Люди с аллергией на птичьи перья или цветочную пыльцу поймут, что я имею в виду — ощущение чего-то неизведанного, невесомого, невидимого. Когда солнечный свет на стене стал совсем ярким, я отложил недоеденный клубень ямса, оперся обеими руками о землю и почувствовал, как мир подо мной закачался. Внизу простиралось могучее, нечеловеческое великолепие розового, как арбузный сок, цвета. Я сразу понял, как важно то, что происходит, потому что не раз в жизни мне выпадали моменты, когда к немому приходит дар речи, когда я слышал голоса предметов и видел их цвета. Вселенная как бы делала глубокий вдох и выдох, так что даже собаки прижимались в страхе к земле. На белой стене за колючим кустарником, как гусиная кожа, пылал розовый цвет. Казалось, будто плывешь над белыми гребнями морских волн на высоте десять тысяч футов. Пожалуй, лет пятьдесят назад я видел такой неповторимый цвет. Мне чудилось, будто я хилый мальчонка и, проснувшись один на большой двуспальной кровати, смотрю на лепной овал на потолке, где обитают ангелы, поют скрипки и стоят снопы пшеницы, а за окном с белыми ставнями лежит бесконечный мир того же розового цвета.

Я сказал «хилый мальчонка»? Но я вроде бы никогда не был хилым… Уже в шесть лет я выглядел как двенадцатилетний и слыл отчаянным сорванцом и задирой. Летом мы жили в небольшом городке у отрогов Адирондака. Там, где утонул мой брат Дик, стояла водяная мельница. Я, помню, забегал на мельницу, колом протыкал три-четыре мешка с мукой и давал деру. Вслед неслись проклятия мельника. Когда мы с Диком были совсем маленькие, отец брал нас на руки и нес к мельничному водопаду. В нескольких метрах от нас я как-то увидел длинную черную рыбину с огненными пятнами. Она пошевеливала плавниками, как парни на променаде поигрывали тросточками. Я проткнул своей палкой четыре мешка и, задыхаясь, кинулся прочь, в розоватый цвет, такой не похожий на обычный закат. Вода падала на мельничное колесо, из него вырастала роза на тонком стебле. «Ты что, психованный? — вопил мельник. — Ну погоди, я тебе все кости переломаю!»

Клянусь, я никак не ожидал увидеть такой цвет в Африке.