Я боялся, что он пропадет, прежде чем я успею что-либо сделать, и потому, опустившись на старые многострадальные колени, прижался лицом к стене. Я нюхал ее, как нюхают редкую розу, я вдыхал, впитывал ее неповторимый аромат. Душа полнилась тихой радостью, такой же мягкой, как тот цвет. Я сказал себе: «
Как и должно быть, освещение начало постепенно меняться, зато я снова увидел тот свет. Словно побывал на пороге нирваны. Я простился с ним без сожаления, но в надежде, что лет через пятьдесят снова увижу его. Иначе я просто обречен умереть простым нарушителем общественного порядка или последним болваном с тремя миллионами в кармане…
Снова обратившись мыслями к спасению арневи, я посмотрел на это другими глазами. Несколько минут глубокого переживания сделали свое дело. Переживание было прямой противоположностью тому, что я испытал, увидев в гигантском аквариуме колоссального осьминога. Зрелище спрута говорило о смерти. Я никогда ничего не добьюсь, если не выкину из памяти это страшное холодное чудовище, прижавшееся к стеклу. Теперь, после поданного мне светом и цветом доброго знака, я уверенно взялся за изготовление гранаты, хотя предстояло еще решить кучу проблем, и прежде всего определить момент наибольшей эффективности взрыва.
В свое время я с большим интересом читал газетные сообщения о бомбисте в Нью-Йорке. У этого человека возник конфликт с электрической компанией, и он решил отомстить ее владельцам. В «Ньюс» или «Миррор» были опубликованы схемы устройства его бомб, найденных в камере хранения на центральном вокзале. Зажав меж колен футляр со скрипкой, я погрузился в изучение этих схем и пропустил в метро свою остановку. Я хорошо представлял себе конструкцию взрывчатых устройств. В качестве корпуса тот тип использовал отрезок газовой трубы. Думаю, мне удалось бы сделать более совершенную бомбу: как-никак за плечами был офицерский курс пехотного училища, где помимо всего прочего нас обучали методам антипартизанской борьбы. Однако даже граната фабричного изготовления могла не сработать в водоеме.
Сдвинув шлем на затылок, я разложил перед собой приготовленные материалы и стал пересыпать порох из патронов в корпус фонарика. У меня руки приделаны как надо. Одному Богу ведомо, что в местности, где я затевал столько драк, мне с каждым днем становилось труднее нанять работников, так что и поневоле пришлось самому заниматься множеством дел. Лучше всего получалось плотничать, крыть крышу, красить стены дома и заборы. Хуже всего с ремонтом электропроводки и отопительных батарей. Было бы неверно утверждать, что я погрузился в работу с головой, но любое занятие требовало от меня предельного напряжения, подчеркиваю — любое, даже раскладывание пасьянса.
Я вывинтил из фонаря стекло и лампочку, вставил деревянную пробку подходящего диаметра и проделал в ней дырочку для запального шнура. Это была самая заковыристая часть гранаты, поскольку действие ее зависело от скорости, с какой будет гореть шнур.
Ромилей сидел поодаль, укоризненно покачивая головой. Я старался не обращать на него внимания, потом не выдержал и сказал:
— Чего нос повесил, приятель? Разве не видишь, я знаю, что делаю.
Это не разубедило моего спутника, и я мысленно послал его ко всем чертям.
С утра снова явилась Мталба. На ней были полупрозрачные фиолетовые шаровары и лоскут на носу, какие носят восточные женщины. Она любовно приложила мою руку к своей груди, словно мы окончательно объяснились прошедшей ночью. Под перестук ксилофона и мужской свист снова поплыла в танце, кокетливо покачиваясь: пышнотелая красавица объяснила придворным, что происходит, и Ромилей перевел:
— Женщина-Горемыка полюбила великого борца и ночью пришла к нему.
— Пришла к нему ночью, — хором повторили прислужницы.
— И принесла ему приданое, — дополнила Мталба и начала перечислять то, что принесла, включая двадцать голов скота с полным генеалогическим древом каждой коровы. — Приданое очень богатое, и лицо жениха засветилось краской радости…
— Краской радости, — вторили приближенные.
— У него на теле волосы, и он сильнее двух быков.
— Двух быков…
В другое время, может быть, я и ответил бы ей взаимностью, но знал: если посмотрю на себя в зеркало, то увижу глубокие морщины, изрезавшие лицо, и торчащие из ноздрей седые волосы. И заключил: «Она полюбила придуманного ею Хендерсона. Это факт».
Мысли о невозможности любви не мешали мне думать о гранате. Из чего лучше всего сделать запал? Я пробовал жечь нити фитиля, тонкую сухую веточку, шнурок от башмаков, даже полоски бумаги. Наиболее подходящим материалом оказался обувной шнурок.
Затылок ломило от волнения, но розовое видение вселило мне уверенность в себе. Тем более я не мог допустить, чтобы во мне сомневался Ромилей.