Читаем Хенингский цикл (сборник) полностью

Хенингский цикл (сборник)

В руке козака тускло блеснул пистоль. Грохот разорвал ночь пополам. Облако дыма клубилось, редело; вскоре испуганный лютнист обнаружил, что Фома все еще стоит. Стрелок не дал промаху – кровь, черная и блестящая, пятнала свитку Хомы, но лицо его разгладилось, сделалось совсем молодым.

Открылись живые человеческие очи.

– Разбудили… – шепнул Фома, падая на спину. – Спаси… бо…

И напоследок, еле слышной просьбой:

– Опустите мне… веки…

В следующий миг дикий вой наполнил хату. Земля пошла ходуном, словно чрево роженицы; леденящий душу стон огласил недра. В небе, крича от отчаяния, носились призраки, тени перечеркивали желтый диск луны, кто-то хрустел кустами, ворча и взрыкивая. Ни жив ни мертв, Петер бросился в хату. Горпина без памяти лежала на полу, мучаясь корчами; ничего более не осталось в ней от пышной бабы, щедрой на приют и ласку. Бродяга плохо помнил, как схватил кожух и лютню; очнулся он лишь на тракте, отмахав добрых пять верст.

Лютый месяц лег в гроб. Март на дворе.

Весна.

Пора в дорогу.

И пусть хоть все черти мира станут просить: «Задержись!» – кукиш им в зубы!

* * *

Много лет спустя, оказавшись в здешних краях, Петер Сьлядек случайно услышит о некоем Фоме Григорьевиче, дьяке диканьской церкви, – человеке по местным меркам образованном, деликатном, жизнерадостном, как младенец, и большом знатоке историй про всякую чертовщину. Особенно настойчиво Фому Григорьевича просили изложить вслух сказку про Вия, от которой у слушателей волосы ходили на голове, будто от ледяного ветра; дьяк большей частью отказывался, но иногда давал согласие. Остальное же рассказывал, не чинясь, пугая слушателей выходцами с того света и дивами, какие творились в сей стороне, – иногда казалось, что Фома, прикрыв обыкновенно глаза во время таких посиделок, рисует в доподлинности случаи из собственной жизни. Обитатели хуторов вокруг Диканьки помнили дьяка человеком еще молодым, но сивым, как лунь; с возрастом старческая седина перестала вызывать удивление окружающих, сделавшись обыденной.

Петер уедет, так и не сумев повидаться с этим человеком.

А на дворе будет играть снегом лютый месяц: не високосный, простой.

Вольница

В том краю, где бирючу —Песни петь,В том раю, где палачу —Боль терпеть,В той земле, где соль сладка,В том аду,Где калят сковороду, —Пропаду.В том краю, где бирючи,В том раю, где палачи,В той земле, где соль – не соль,Ветра нет для парусов!В том углу, где паукиВ кружевах,На балу, где дуракиТреплют вальс,На своих, на девяти,На кругах,Прикажу свече: «Свети!» —И в бега.В том углу, где пауки,На балу, где дураки,На кругах, на виражах,Нету ножен для ножа!В тех местах, где явлен страхВо плоти,На распутье, на ветрах,На пути,Где течет огонь смолыПо ножу,Хоть закуйте в кандалы —Ухожу.В тех местах, где явлен страх,На распутных на ветрах,Где каленая смола,Нет мне жизни в кандалах!По следам пускайте псов —Загрызу.Киньте белкой в колесо —Увезу,Колесо пущу с горы —Мчи быстрей!Вы могучи, вы хитры,Я хитрей.По следам пускайте псов,Киньте белкой в колесо, —Натяну я шкуру псаДа на обод колеса!Не боец, не чародей,Не герой, —Распоследний из людей,Под горойОтдышусь, хлебну вина:«Хорошо!»Поминай, не поминай, —Я пошел!Не боец, не чародей,Распоследний из людей,Под горой хлебну вина —Ухожу, ребята, на!..