Херсонеситы

Взгляд переместился, и Дионисий еле сдержался, чтобы не закричать. Горизонт закрывали огромные белые кубы со множеством одинаковых дыр. «Дома!» Догадка казалась невероятной, бредовой, но сомневаться в ее верности не приходилось. Дыры, затянутые чем-то таким же прозрачным, как воды Понта, несомненно, служили бойницами или окнами. А вокруг толпились люди: мужчины, женщины, дети. Удивительно одетые, они проходили мимо, разговаривали…

Совершенно потрясенный, мальчик стоял посреди чужой жизни, все больше и больше уверяясь в том, что боги позволили ему увидеть Олимп. Или Аид.

В какой-то момент уши уловили далекий звук. Рокочущий, тревожный, он стремительно нарастал. Дионисий забеспокоился, завертел головой, пытаясь отыскать источник, и вдруг увидел мальчика. Тот, задрав голову, показывал пальцем вверх. Дионисий поднял глаза. Сердце ухнуло. Над головой летело… летела… «Горгона{24}!» Понимая, что опоздал, что именно в этот момент его живое тело превращается в холодный бездушный камень, он зажмурился, и…

₪ ₪ ₪

Дионисий ощутил теплое, мягкое прикосновение чьей-то руки на своем лице.

– Можешь не волноваться. Слава Асклепию, мальчик совершенно здоров. Видимо, ослабевшее тело на время отпустило сознание на волю, дабы восстановиться в одиночестве.

– Слава богам!

– Когда он очнется, давай ему почаще мой отвар, корми, пои красным вином с виноградников Херсонеса. Вот увидишь, не пройдет и трех дней, как мальчишка встанет на ноги.

Послышалось шуршание материи, почти неразличимые шаги… Дионисий открыл глаза.

Над ним склонился тот самый человек, которого он видел играющим на кифаре.

– Горгона! – вместо ожидаемого крика получился досадно немощный шепот.

– Горгона? Ты имеешь в виду горгону Медузу? Но посмотри внимательно: здесь никого, кроме тебя и меня, нет!

Не меняя положения головы, Дионисий одними глазами обвел знакомую уже комнату.

– Убедился? Так почему же ты заговорил о Горгоне? – продолжил допытываться мужчина. В его вопросе кроме тревоги угадывался неподдельный интерес.

– Я видел ее только что. Она пролетала в вышине и шумела, как… как пчелиный рой. – Объяснение страдало отсутствием какой-либо уверенности.

– Но ты же не заглянул Медузе в глаза?

– Наверное, не успел, раз еще жив.

Мужчина засмеялся раскатисто, сочно и совсем не обидно.

– Надеюсь, после хорошего обеда тебе больше не будут сниться горгоны.

– Так я спал?

– Сознание на время покинуло твое тело. Сейчас оно вернулось, но ты еще слаб. Раб поможет совершить трапезу. А потом, когда ты достаточно насытишься, мы поговорим. Но ответы на два вопроса я хочу услышать немедленно. Назови свое имя.

– Я – Дионисий, сын Гераклеона.

– Хорошо… Это твоя вещь?

Из складок тонкого дорогого хитона возникло ожерелье с ракушками-гребешками. Мальчик вздрогнул, схватился за шею и вмиг повлажневшими глазами впился в лицо хозяина дома.

– Верни! Это ожерелье моей матери. Она ушла в царство мертвых. Ожерелье – все, что от нее осталось.

Глаза мужчины почернели, и мальчик с удивлением заметил в них слезы.

– Я надеялся, что ошибся, что ты – жалкий воришка, укравший подвернувшуюся под руку вещицу. Оказалось, что все услышанное мною от Сморда – правда. Алексия мертва.

Дионисий подался вперед, но властный жест остановил порыв.

– Лежи. Чтобы догадки не мучили тебя, скажу, что меня зовут Актеон. Я брат твоей матери, а значит, твой дядя. Сейчас ты находишься в моем доме в Херсонесе.

Дионисий судорожно сглотнул. Пространство качнулось, но тут же приняло надлежащее положение. Осознание невозможного – он добрался до своего единственного родственника – разлилось по телу приятным спокойным теплом.

Когда в комнате появился раб с обещанной едой, голод, мучительный в первые дни странствия и ставший привычным за месяц скитаний, вспыхнул с невероятной силой. Дионисий схватил кусок рыбы, впился в нее зубами. Но Актеон, следуя совету лекаря, приказал рабу следить, чтобы выздоравливающий соблюдал умеренность, поскольку желание, безмерное после продолжительного голода, могло привести своего хозяина к смерти. Рыбу почти сразу же отобрали. Полуголодный Дионисий выпил вина, сильно разбавленного водой, съел несколько медовых синих слив, и на этом его трапеза закончилась.

– Ты утолил свой голод? – Актеон вошел сразу, как только раб покинул комнату.

– Благодарю тебя, я сыт. – Ответ был лжив.

Улыбка родственника сообщила о его уме и проницательности.

– Вижу, ты воспитан. Алексия всегда была хорошей дочерью своих родителей… и хорошей сестрой. Она соединилась с Гераклеоном по любви. Не думал, что это закончится так быстро и так… печально.

Актеон замолчал, углубившись в какие-то свои воспоминания. Дионисий застыл, чтобы ни звуком, ни движением не помешать их ходу. После разорения клера, гибели Дайоны, родителей, потери друга и учителя такое состояние стало для него привычным. Ноги направляли хозяина в Херсонес, прятали от кочующих скифских и таврских воинов. Руки, когда это получалось, спасали от голода. Голова же милостиво отключилась. Только к середине пути Дионисий начал вспоминать. С болью, со слезами, с осознанием одиночества.