Херсонеситы

– Что ж, твой ответ верен, и это дает мне основание надеяться, что письмо будет столь же искусным. Но это всё – только начала знаний.

– На-ча-ла? – изумился Дионисий. Он помнил, как долго пришлось ему заучивать буквы, как упорно сопротивлялись цифры сложению и вычитанию. То, в чем убеждал его Епифаний, было, по крайней мере, странно.

– Да, начала. А глубин не может представить ни один человек. Разве что боги…

– Глубин чего? – не понял Дионисий: старик говорил загадками.

– Глубин знаний, – серьезно пояснил жрец и наклонился к са́мому лицу мальчика. – Но пытаться до́лжно. Вот только преуспеть дано не каждому. Тебе – дано. Если желание будет сильным, а лень укротимой, ты сможешь нырнуть в эти глубины. Хочешь?

Дионисий представил, как разбегается, зажимает пальцами нос и начинает погружение в темные воды Понта. Глубже, глубже… И впереди уже что-то видится – таинственное, зовущее. Словно и вправду нырнув, он резко вздохнул и сразу же выдохнул:

– Хочу!

– Что ж, я не сомневался в ответе.

За три года, прошедших с той первой встречи, знакомство переросло в дружбу и даже привязанность. Занятый хозяйством, отец не мог дать сыну того, что с любовью дарил старый жрец. Первое время Гераклеон волновался. Понимая, что Епифания в Дионисии привлекают необычные способности, он искал и даже почти находил в этом какой-то подвох.

Отношение к дружбе сына со жрецом изменилось после того, как, простудившись в холодный зимний день, Дионисий заболел. Ночью, когда Алексия выла над умирающим ребенком, а Гераклеон взывал к Асклепию{7}, Артемиде{8} и всем богам Олимпа, прибежала рабыня.

– Господин, госпожа! В дом просится человек.

Через несколько мгновений ворвавшийся (насколько позволяли больные ноги и изувеченная спина) старик молча отстранил изможденную горем мать, достал крошечный сосуд и, приподняв голову бредящего Дионисия, влил содержимое в пылающее горло. Замер, прислушиваясь, затем выпрямился, утер дрожащей рукой мокрое от подтаявшего снега лицо.

– Слава богам, я успел… Теперь его жизнь вне опасности.

У Гераклеона хватило ума понять, что ночью в такую погоду выйти из-под защиты городских стен Керкинитиды мог только тот, кто жизнь другого умеет ставить в один ряд со своей. После этого все опасения по поводу странной дружбы старца и сына были отброшены.

Выздоравливал Дионисий медленно. И происходило это уже в доме Епифания: старик объяснил, что не может оставить храм, а мальчик без надлежащего присмотра на ноги поднимется не скоро.

Дом жреца располагался недалеко от храма Деметры. Он был достаточно велик, но пуст, если не считать самого Епифания и нескольких рабов, управлявшихся с нехитрым хозяйством одинокого старика. С рабами жрец вел себя так, словно это были не рабы и даже не парэки[4], а свободные граждане. Похожее отношение к рабам было и в доме Дионисия, где рабочих рук постоянно не хватало, а покупать новых рабов было не на что. Да и незачем, поскольку «старые», получив сносное жилье и нормальное пропитание, видя, что хозяин трудится наравне с ними, на жизнь не жаловались. Не зная, как может быть по-другому, Дионисий сразу же принял мнение Епифания, заметившего при случае:

– Рабы, Дионисий, – люди. Место им определили боги так, как того потребовали законы целесообразности. Каждый из них выполняет важную и нужную работу. Это стоит уважения. Я пришел к таким выводам путем размышлений, но весь мой жизненный опыт согласен с этим. Думаю, и ты согласишься со мной.

Впервые находясь в городском доме, Дионисий сравнивал. Их усадьба всегда была шумна. С верхней точки угловой башни обозревались и обширные угодья семейного надела – клера, и равнина, по которой гуляли ветры благословенной Таврики.

Здесь башни не было вовсе, не было и птичника, и скотного двора, и тяжелого каменного тарапана, которым отец с рабами давил виноград, выращиваемый для нужд семьи. Дионисий любил наблюдать, как мутный сок ручейком бежит в огромный сосуд – пи́фос, горлышко которого располагалось как раз под желобом стока. Не было в доме и гинекея, где на высоких нотах звучали бы смех и кифара, где пахло бы благовониями и еще чем-то таким, отчего делалось тепло и уютно.

Еще в начале знакомства Дионисий спросил: почему старый жрец одинок?

– Твой вопрос заставляет вспоминать то, о чем хотелось бы забыть. Возможно, когда-нибудь ты услышишь от меня одну не очень веселую историю, а пока знай, что родился я не в Керкинитиде, не здесь прошла моя молодость. Я много путешествовал и однажды стал обладателем тайны, которая переломила мою жизнь, как я сейчас ломаю вот эту соломинку. С тех пор я всегда один.

Щеки Дионисия запылали.

– Епифаний! Расскажи мне о тайне! Прошу тебя!

– Однажды, во время путешествия по Египту, в храме меня заметил жрец.

– Как ты меня?

– Да. Это произошло почти так же. Его звали Кахотеп. Жрец был уже очень стар. Его душа готовилась уйти в царство мертвых. И он искал преемника. Не любого: преемник должен был уметь Видеть и Слышать.

– Ты стал этим преемником?

– Да, я стал им. Жрец завещал мне две вещи – медный сосуд и…

– Почему ты замолчал?