Херувим

– Они тебя напугали, пригрозили, заставили, – продолжил он, нежно поглаживая ее ледяные пальцы, – я не верю, что ты сделала это за деньги, просто ты очень испугалась, правильно? Но теперь я с тобой, ты ничего не бойся, только расскажи, кто они и о чем с тобой говорили, какая у них машина? В котором часу все это случилось? Ты должна была с ними связаться и сообщить, что я уехал. Каким образом? По телефону? Дай мне номер!

Оксана широко открыла глаза, несколько секунд смотрела на него так, словно увидела впервые в жизни, и вдруг вскочила, резко выдернула руки и произнесла совсем другим голосом, громким и хриплым:

– Дурак! Ну дурак! Оглядись, принюхайся. – Она подошла к раскрытому шкафу, присела на корточки. – Вот, смотри, нет его любимой рубашки, синей, шелковой. Я ее позавчера утром погладила и повесила сюда. Нет джинсов, двух футболок. И еще двух рубашек. – Она принялась по-хозяйски рыться на полках и в ящиках, приговаривая: – Трусы четыре пары, плавки красные с зайчиками, носки пять пар, ботинки замшевые летние, набрюшник замшевый, сумка красно-коричневая, большая, а вот тут у него лежал сверток с деньгами, толстенький. Сколько было, не знаю, не считала. – Оксана резко поднялась и развернулась: – Ну что ты застыл? Принюхайся! Чувствуешь, пахнет «Гуччи!», до сих пор пахнет. Как ты думаешь, если человека похищают, он станет выливать на себя полбутылки туалетной воды? И телефона нет вместе с зарядником. И паспорта наверняка нет.

Николай вздрогнул, как будто проснулся, подошел к Оксане, обнял ее, прижал к себе и прошептал:

– Прости меня, Оксанка, прости, я кретин. – Он достал из кармана свой мобильный. Новый номер Стаса был внесен в память. Но механический голос сообщил ему по-английски, что абонент временно недоступен.

* * *

Голубой «жигуленок» мчался по проспекту Вернадского в сторону Кольцевой дороги. В начале пятого утра проспект был пуст, никто на хвост «жигуленку» не сел, и белобрысый водитель принялся весело насвистывать. На возню на заднем сиденье он совершенно не обращал внимания.

От фторотана, которым была пропитана салфетка, Анжела отключилась почти сразу, не брыкалась, только выгнулась дугой и тут же обмякла в сильных руках Милки. Эта гадость действовала сильнее хлороформа, но воняла так же. Передние окна были приоткрыты, приторный тяжелый дух быстро выветрился, только грязная повязка на лице Анжелы все еще пованивала.

Милка знала, что у нее не больше пяти минут, потом дорогая подруга очнется и справиться с ней будет сложно. Трясущимися руками она пыталась попасть подруге в вену, но все не могла, опыта не было.

– Слушай, притормози, встань куда-нибудь на три минутки, а? – обратилась она к шоферу.

– На фига?

– Мне надо ее уколоть как можно скорей.

– Ну и коли, кто тебе мешает?

– Не могу на ходу. Остановись, она же сейчас очухается, – шепотом крикнула Милка, чувствуя, как Анжела шевельнула рукой.

«Жигуленок» прижался к обочине. Анжела застонала и открыла глаза. Милка до крови царапнула ей локтевой сгиб иглой.

– Что? Что ты делаешь?! – прохрипела Анжела, резко вырвала руку, развернулась и дернула дверную ручку. Дверь, конечно, была заблокирована. Она попыталась поднять рычажок, но не успела. Милка, выронив шприц на пол, хватила ее за локти.

– Тихо, тихо, не дергайся, хуже будет, – бормотала она, выворачивая ей руки и пытаясь ногой нащупать шприц под сиденьем.

– Не будет хуже, некуда хуже! Пусти, Милка, зачем тебе это? – ошеломленно повторяла Анжела, пытаясь освободиться.

Милка продолжала держать, но ее трясло все заметнее, по щекам катились слезы.

– Ты сама виновата! – крикнула она. – Думаешь, приятно мне было слышать, как ты называла меня домработницей? Думаешь, так интересно греться в лучах твоей славы? Я жить хочу, свою квартиру хочу, машину, мужа. Они сказали, если я откажусь, они нас обеих живьем в бетон закатают, ты сама знаешь, они могут, ты…

Шофер между тем опустил спинку сиденья, немного развернулся, рука его взлетела, описала короткий полукруг и совсем легонько, ребром ладони, ударила Анжелу по шее. Она тут же обмякла и ткнулась лбом в стекло.

– Вот теперь коли, быстро! – скомандовал шофер.

– Слушай, знаешь, давай, может, я не буду, а? Ну куда она денется? – быстро, возбужденно заговорила Милка. – Давай так, я вылезу, а ты ее довезешь как-нибудь, она ведь слабенькая, довезешь, не бойся. Бабок никаких мне больше не надо. Аванс я получила, и спасибочки. Молчать буду, как дохлая рыба, мамой клянусь. Ну не могу я, понимаешь, не могу! У меня шприц упал, он теперь нестерильный, и вообще, неизвестно, как на нее подействует такое сильное снотворное, она ведь вам живая нужна, правда? – Слезы текли по Милкиным щекам. – Я не представляла, что так все будет. Одно дело красной краской повязку измазать, поднять, одеть, и совсем другое… – Она осеклась, потому что прямо в лоб ей уперлось короткое холодное дуло пистолета.

– Коли! – скомандовал шофер и щелкнул предохранителем.

– Ага, ага, – прошептала Милка.