Херувимский странник

Однако вовсе нет единодушия в умах, ищущих философских предтечей «Странника»: одни называют в качестве таковых творения Валентина Вайгеля и Таулера, другие – труды Парацельса и Беме, третьи – анонимную «Немецкую теологию». С. Булгаков замечает, что «мировоззрение Ангела Силезия в гранях своих отсвечивает разными переливами, благодаря своей поэтической форме, оно не поддается систематизации, и притом, вследствие своей многогранности, дает опору для разных, иногда трудно совместимых построений»[21]. Мы же позволим себе согласиться со всеми и предположить, что книга Силезия – быть может, и помимо воли ее автора – явилась своего рода линзой, в фокусе которой как бы сошлись лучи немецкой мысли, сошлись лишь затем, чтобы вновь тут же развернуться веером религиозных учений и философских систем. В пользу этого предположения говорит, кстати, и сам избранный Силезием жанр стихотворного афоризма, предполагающий наиболее непосредственный, интуитивный способ[22] запечатления мистического откровения (по свидетельству самого поэта, первая книга "Странника" написана им за 4 дня). Недостаток места и богословской эрудиции не позволяет здесь автору углубиться в вопрос – сам по себе весьма важный – о соотношении мистики западной, в частности немецкой, и мистических учений православного востока, но вот то немногое, что, очевидно, следовало бы сказать.

«Средневековье, вообще говоря, осуществляет идею репрезентации, замечает Кьеркегор, – частью осознанно, частью бессознательно: всеобщее репрезентируется в одном отдельном индивидууме, но так, что только какая-то сторона всеобщего тогда определена и явлена в этом отдельном индивидууме; потом рядом с этим индивидуумом становится другой, который так же тоталитарно репрезентирует другую сторону бытия и т. д. Так соотносится рыцарь и схоластик, монах и мирянин. Великолепная диалектика жизни наглядно поясняется репрезентирующими индивидуумами, которые зачастую противопоставлены друг другу попарно»[23]. Рискнем внести лишь одно уточнение в это блестящее рассуждение: диалектическим противовесом средневековому схоластику, конечно же, был мистик. Далекий от философских парадоксов и, возможно даже не подозревающий о существовании датского мыслителя профессор Эрлангенского университета Робертсон в своей обширной «Истории христианской церкви»[24] пишет так: «… Дело шло о применении диалектики к данному церковному вероучению. Сообразно с этим схоластика отличалась от отцов церкви: последние поддерживают церковный догмат, принятое церковью учение, между тем как богословы, которых по преимуществу называли схоластами, старались доказать данный церковный догмат… Рядом со схоластикой развивались, отчасти как дополнение, а отчасти как реакция против нее мистика или мистическое богословие…»[25] И далее: «Средневековая мистика, основателем которой считается Бернард Клервосский, исходит из стремления сделать христианскую истину внутренним достоянием духа, но она полагает главным свое значение не в знании, а во внутреннем духовном жизнеобщении с Богом… Хотя Бернард Клервосский занимает выдающееся положение в выработке мистического богословия, но оно все-таки по преимуществу должно быть считаемо произведением германского духа (курсив мой – П.Х.), между тем как схоластика по преимуществу есть произведение романского духа»[26]. И действительно, именно в германской культуре разнообразные мистические учения нашли себе самую благоприятную почву. Почему именно в ней?