Хикиваки (СИ)

― Вечный двигатель, ― подытожил безрадостно Лу Хань. ― То есть ― гипотетически ― вы расслабляетесь только тогда, когда загоняете себя до смерти?

― Гипотетически. Я, правда, не знаю. Знал бы, не приходил бы сюда целых два года и не тратил бы по два часа из каждых сорока восьми.

― У вас боль и онемение в мышцах из-за чрезмерных нагрузок. Вы понимаете это?

― Лучше, чем вы можете себе вообразить, ― уже огрызнулся я.

― И вам требуется помощь, чтобы снять этот эффект. Как думаете, достаточно ли серьёзно это?

Любопытно, к чему Лу Хань клонил?

― Намекаете, что это полноценная болезнь и уже не в лёгкой форме?

― Намекаю, что большинство людей умеет самостоятельно с этим справляться. Вы ― не умеете. Ещё и не пытаетесь хоть немного помочь другим. Мне, например. С любым человеком трудно работать, приходится прилагать много сил, чтобы размять мышцы. Это не так просто, как вам кажется. С вами же это в разы сложнее.

― Понимаю, ― возразил я. ― Только толку? Если бы я мог помочь вам, я бы помог. Но мне нечем. И я не уверен… не уверен, что это вообще нужно. Я терпеть не могу массаж ― после него мне хуже. Я привык к боли, к напряжению, а после массажа всё это сбивается к чертям. Приходится привыкать обратно.

Лу Хань молчал. Молчал довольно долго, потом тронул меня за плечо.

― Переворачивайтесь, начнём с другой стороны.

Я рассеянно наблюдал, как он массирует ступни, лодыжки, икры, колени, постепенно забирается всё выше, разгоняя кровь и направляя её к бёдрам. Неужели он так и не понял, что это бесполезно? Жар в крови и возбуждение гасила боль. И боль же притупляла чувствительность. Снова вспомнилось: “Кости, которые вкривь и вкось обмотаны мышцами, как верёвками, и обтянуты кожей”. Даже мастер Чун говорил, что тела подобного типа трудно массировать. Да, а ещё там сияли сбитые колени и синяки почти повсеместно. И Лу Хань отлично попадал на них пальцами, что тоже расслабленности не способствовало.

Лу Хань закусил нижнюю губу, упрямо продолжая разминать мышцы. Маленький шрам под губой стал отчётливее. И я вздрогнул, когда его пальцы оказались под полотенцем. Они по-прежнему не давали покоя мышцам, но ещё и задевали то, что задевать им, вроде как, не полагалось. Действия Лу Ханя отзывались болью в ногах. И кое-чем иным. Не в ногах. Что ж, если он вознамерился поставить полотенце на моих бёдрах вигвамом, то, определённо, достиг успеха, пусть и не с помощью массажа.

Лу Хань не смотрел на меня, только на свои руки, зато я не сводил глаз с его лица ― сосредоточенно-серьёзного и неправдоподобно красивого лица. И лениво пытался понять, на кой чёрт ему всё это понадобилось? Или он пришёл к тому же выводу, что и Бэкхён?

Скорее всего.

Лу Хань невозмутимо распахнул полотенце, полюбовался на результат непосредственно и продолжил. Теперь закусить губу пришлось мне, потому что ощущать гладкие сильные пальцы на себе было невыносимо приятно. А он точно знал, что делать и как. Через минуту я закрыл глаза и постарался совладать с дыханием. Мне это почти удалось, но тут Лу Хань пальцами другой руки провёл по коже в паховой складке и прикоснулся к яичкам. Все мои старания пошли прахом. Я тихо сходил с ума, пока он водил рукой по всей длине, дразня точными касаниями головку. И окончательно забыл о реальности, когда он позволил мне оказаться в жаркой и влажной тесноте его рта. Сильные пальцы и проворный язык ― что ещё нужно для счастья?

Я чувствовал его дыхание низом живота, бёдрами и всей длиной напряжённой плоти. И это дыхание, тревожившее кожу, было не менее эффективным, чем его пальцы, губы или язык. Вцепившись в софу, я изо всех сил сохранял неподвижность, хотя безумно хотелось послать всё к чёрту и податься навстречу его губам, рту, рывком заполнить и достичь желанного освобождения. Но я терпел. Я привык терпеть. Боль и наслаждение чем-то похожи, ведь так? Вот и сейчас я терпел, испытывая наслаждение и убеждая себя, что это боль.

Лу Хань упрямо продолжал сводить меня с ума. Сжимал пальцами у основания набухшего ствола, обводил языком головку и гладил свободной рукой живот. Настойчиво, чувственно, с железной уверенностью в том, что рано или поздно, но терпение мне изменит. Чуть отстранившись, лизнул головку, потёрся щекой и спустился ниже, чтобы добраться губами и языком до яичек. Именно на этом меня не стало. Разумное и мыслящее существо? Простите, никого нет дома.

Закусив губу и запрокинув голову, я зажмурился. Мышцы напряглись ещё сильнее, чем до этого, хотя куда уж больше-то? Мне казалось, что я стал вибрирующей струной. Нет, даже леской. Тонкой леской, которая могла лопнуть в любой миг, не выдержав груза невыносимого удовольствия.

Вновь оказавшись в плену жаркого влажного рта, я непроизвольно качнул бёдрами, словно стремясь стать с Лу Ханем единым целым. Просто сил не осталось терпеть и сдерживаться. Его ладони на моём теле только подстёгивали возбуждение.