Хильдегарда Бингенская

Повсюду разворачивается бурная деятельность. Это уже не массовый порыв, в атмосфере которого родилась монахиня, хотя паломничество на Святую Землю, со всеми его последствиями, продолжало расти и шириться. Жестоким ударом христианскому миру стала утрата Иерусалима, вновь завоеванного Салах-ад-Дином через восемь лет после смерти Хильдегарды. Святой Град был потерян, но не Святая Земля; вокруг наскоро восстановленного храма Святого Иоанна в Акре объединяются воины, жители и монашеские ордена — тамплиеры и госпитальеры. Народ вокруг них уже несколько другой: повсюду мы видим торговцев, идущих вслед за паломниками; их присутствие становится все более привычным, а их деятельность — все более решающей. Венеция не замедлила утвердиться на Ближнем Востоке, где клонился к упадку блеск Византийского царства. Его богатства будут нещадно разграблены и захвачены теми же войсками, которые пришли освобождать христианские святыни, а потом использованы в средиземноморской торговле. В то время как в Лангедоке исполняются предсказания монахини из Бингена, войны и потрясения следуют друг за другом до тех пор, пока, наконец, искушение манихейством не оказывается побежденным кротостью и ясностью в вероучении[10]. Однако тут же возникает новая угроза — инквизиция, а вместе с ней — все искажения, которых не могло не быть в этом обращении духовной власти к власти земной и которые очень скоро обернулись против тех, кто их породил.

В эпоху, сменившую время Хильдегарды, тоже будет немало мистиков и людей необычайных духовных дарований. Они постоянно поддерживали стремление к реформам и к внутреннему обращению, которое делает жизнь Церкви подобной жизни живого существа. И все же людей, подобных Хильдегарде, которые были бы полностью плодом своего времени и вместе с тем абсолютно верны Евангелию, будет немного. Если сравнить ее видения и проповеди с видениями и проповедями Иоахима Флорского, бывшего почти ее современником (он умер в 1204 году, четверть века спустя после нее), мы увидим у него и подлинную апокалиптическую силу, гораздо более сильный акцент на пророчестве и вместе с тем весьма сомнительные, почти бредовые высказывания. Монах из Калабрии отважился даже предсказывать наступление некой новой эры — царства Духа (почти «НьюЭйдж»!), и его проповеди увлекли многих из тех, кого дух святого Франциска мог бы сохранить от заблуждений. Конечно, у него появилось и появляется «духовное потомство», о котором пишет кардинал де Любак, а именно — все пророки «третьего состояния, которое наступит во времени и на этой земле и будет веком Духа». Надо сказать, что «это потомство постоянно меняет облик и появляется не только внутри Церкви или рядом с нею, но даже среди людей совершенно светского образа мыслей». Иными словами, можно найти связь между ним и всеми будущими милленаризмами. Можно сказать, что в Иоахиме было нечто от Мерлина и античных сивилл. По этому пути Хильдегарда не шла никогда.

С другой стороны, в интеллектуальном мире все возрастал интерес к системе Аристотеля, которая постепенно восторжествовала в Парижском университете, возникшем в начале XIII в. Для тогдашнего мира студентов и ученых Аристотель был тем же, кем в XIX и XX вв. станет Гегель. Но дело в том, что университет притязал на «обладание ключом к христианству». В XIV в. (в период авиньонского пленения Римских пап) он продемонстрирует это как нельзя более ярко: Римские папы окажутся под протекцией французских королей. Но несмотря ни на что, именно в это время святой Фома Аквинский выстраивает систему мысли, где идеи Аристотеля поразительным образом сочетаются с христианским вероучением. Это событие положило начало философии, которая впоследствии займет главное место. Она больше не мыслит тварный мир в постоянном акте творения, что постепенно приведет к представлениям о замкнутой вселенной, все части которой можно познать путем разумного анализа.

Тем временем происходит еще одно разделение: внутренняя духовная жизнь и социальное бытие следуют параллельными, не пересекающимися путями. Вдали от массы народа, за высокими стенами, в орденах, реформированных наподобие кармелитского, живут те, кто восходят к совершенству, уходя во все более строгий затвор. Что касается духовенства, то церковная иерархия, которая после Булонского конкордата 1516 года во Франции назначается светской властью, явно стремится к автономии. С конца XIII в. даже в церковной архитектуре мы видим признаки разделения между духовенством и народом, которое ощущается и в организации литургического пространства: возвышение пресвитерия, решетка или гобелен в соборе Альби уступают место каменной стене. Интересно, что именно та ее часть, которая богато отделана и украшена скульптурами, обращена внутрь, тогда как народ видит лишь амвон, а позже — кафедру для торжественных проповедей. Впрочем, с конца XVIII в. намечается движение в обратную сторону, которое будет мало-помалу утверждаться.