Хиллсайдский душитель. История Кеннета Бьянки

Бьянки, потрясенный приговором Комптон и отчаянно не желающий смириться с собственным участием в преступлениях, написал мне письмо 24 ноября 1980 года, непосредственно перед дачей показаний против Буоно на закрытом судебном заседании. Послание стало очередным доказательством того, что в качестве свидетеля Кен может вызвать серьезные проблемы. Однако обвинение продолжало работать с ним в прежней манере, которая в конце концов радикально изменила ход дела.

В письме Бьянки объяснял мне свое крайне неоднозначное отношение к выдвинутым против него обвинениям. Он пытался перебрать в памяти все события своей жизни в Лос-Анджелесе и Беллингхеме, надеясь выяснить, что он делал и чего не делал, а также что он знает об Анджело.

Кен писал о проблемах с памятью, которые преследовали его всю жизнь. Он признавался, что мог бы копаться у себя в голове хоть всю оставшуюся жизнь, и все равно остались бы пробелы. Тем не менее он уверял, что заявления о собственной невиновности, сделанные им на протяжении последних девятнадцати месяцев, соответствуют истинному положению дел.

В письме выражалась обеспокоенность ходом расследования. Бьянки считал, что некоторые улики могли быть подброшены или неверно интерпретированы. Вместо убедительных контрдоказательств он ссылался на потерю памяти, но при этом подчеркивал, что его собственные ощущения говорят: он никогда не смог бы совершить убийство.

Далее Бьянки рассуждал о своих признательных показаниях — возможно, самом неопровержимом свидетельстве против него, где он раскрывал подробности, известные лишь настоящему убийце. Но Кен предпочел проигнорировать факты, взамен снова козыряя проблемами с памятью. По словам Бьянки, сознаться было самым логичным, поскольку его судили за убийство, а признание спасало ему жизнь. Кроме этого, на тот период он числился первым по счету подозреваемым, а ведь первый не обязательно виновен в преступлении.

После уплаты чудовищной эмоциональной дани делу Хиллсайдского душителя и многомесячных попыток доказать свою невиновность Бьянки занялся следственными «нестыковками». Во-первых, вариантами объяснения обнаружения лобкового волоса, которые полиция уже рассмотрела и опровергла. Во-вторых, показаниями мнимых свидетелей, которые вновь проверили и тоже отмели. Наконец, Кен даже обвинил в обмане очевидцев, утверждавших, что он звонил Карен.

В тоне письма сквозило недоверие ко всему: к доказательствам, работе полиции, воспоминаниям свидетелей. Бьянки ставил под сомнение достоверность найденных улик и время обнаружения некоторых предметов, в том числе пальто одной из девушек. Он приводил в пример совершенно другое дело, которое вел его адвокат: там при обыске машины беллингхемская полиция не сумела найти большое количество марихуаны, спрятанной в багажнике. Этим Кен пытался доказать, что полиция могла просмотреть какие-то улики.

Бьянки заявлял, что не помнит подробностей, о которых говорил во время записанных на пленку бесед. На сеансах с психиатром пальто и другие зацепки относились на счет «Стива» — значит, «Стив» и подбросил предметы, неизвестные Кену.

Поднимаемые Бьянки вопросы были существенны, но все они уже нашли решение в ходе расследования или во время допросов самого Кена. Неоспоримые вещественные доказательства включали биологический материал, обнаруженный на его одежде. Телефонный номер Карен Мэндик был в доме Бьянки, его визитная карточка имелась у Карен. Тот факт, что Диана никому не рассказала о подработке, — на что Кен также указывал, — не имел особого значения, поскольку она согласилась поехать с Карен, можно сказать, в последнюю минуту. Официально на работу наняли одну Карен.

Еще Кен сомневался во всех своих признаниях, но его письмо ничего не стоило против видеозаписи, где ясно видно, что он говорит по своей воле.

По мнению доктора Джона Уоткинса, который настаивает, что во время его сеанса с Бьянки тот страдал расстройством идентичности, больной мог создать новую личность или вернуть к жизни старую, чтобы справиться со стрессом в тюрьме. Кену пришлось лицом к лицу столкнуться с теми проявлениями в себе, которые он ненавидел, а в таких случаях механизм отрицания всегда переключал его на другую личность. Если так и случилось, то личность, писавшая мне, вполне могла быть невиновна: она никаких преступлений не совершала. А присутствие всех этих личностей в одном теле — лишь логическое допущение, которое не обязательно означает истинное расщепление личности.