Химера

- "Позаимствуй что-нибудь из сокровищницы! - взмолилась я, обращаясь к джинну. - Что будет без матери с детьми? - Гарем вновь начал кружиться; я собрала всю свою храбрость и сказала: - Не покидай нас, друг; дай Шерри историю, над которой ты сейчас работаешь, и можешь делать со мной все, что захочешь. Я выращу тебе детей, если они у тебя будут; я буду мыть твоей Мелиссе ноги. Все что угодно".

- Джинн улыбнулся и обратился к Шерри: "Наша маленькая Дуньязада - настоящая женщина". Поблагодарив меня затем за мое предложение столь же галантно, как когда-то Шахразаду, он отклонил его не только по причинам, которыми руководствовался раньше, но и потому, что был уверен: из его историй, которыми можно было бы увлечь царя Шахрияра, в сокровищнице осталась только сотня подражаний и перепевов собственных рассказов Шахразады.

- "Следовательно, мои тысяча и одна ночь кончились, - сказала Шерри. - Не будь неблагодарна к нашему другу, Дуня, все когда-нибудь кончается".

- Я согласилась, но, вся в слезах, пожелала себе - и Али Шару, Гарибу и малютке Мелиссе, которых я любила так же горячо, как и свою сестру, - оказаться подальше от мира, в котором счастливо кончаются только вымышленные истории.

- Джинн тронул меня за плечо. "Не будем забывать, - произнес он, - что, с моей точки зрения - занудно технической, не спорю, - это и есть история, к концу которой мы приближаемся. Все эти рассказы, которые твоя сестра нарассказала царю, - всего-навсего середина ее собственной истории - ее и твоей, то есть и Шахрияра, и его младшего брата Шахземана".

- Я его не поняла, но Шерри, стиснув другое мое плечо, спокойно спросила, уж не следует ли отсюда, коли это такой занудно технический случай, что к обрамляющей истории можно придумать счастливый конец.

- "Автор "Тысячи и одной ночи" ничего не придумывает, - напомнил ей джинн, - он только пересказывает, как, кончив рассказ о Маруфе-башмачнике, Шахразада поднялась с царской постели, поцеловала перед Шахрияром землю и, набравшись храбрости, просила о милости в обмен на тысячу и одну ночь развлечений. "Проси, Шахразада", - ответил в истории царь, и тогда ты послала Дуньязаду за детьми и молила сохранить тебе жизнь ради них, чтобы не пришлось им расти без матери".

- Мое сердце так и подпрыгнуло в груди; Шерри сидела молча. "Подчеркиваю, что просишь ты не во имя историй, - заметил джинн, - и не во имя своей любви к Шахрияру и его к тебе. Изящный ход: ему предоставлена свобода даровать тебе, если он так решит, исполнение желания на совершенно иных основаниях. Меня восхищает также тот такт, с которым ты просишь только о своей жизни; это дает ему моральную инициативу в том, чтобы раскаяться в своей политике и жениться на тебе. Сомневаюсь, что сам подумал бы об этом".

- "Хм-м", - сказала Шерри.

- "И к тому же тут имеется замечательная формальная симметрия…"

- "Забудь ты свою симметрию! - вскричала я. - Работает это или нет?" По выражению его лица я поняла, что срабатывает, а по лицу Шерри - что план этот для нее не новость. Я крепко-накрепко обняла их обоих и так разрыдалась от радости, что, как выразился джинн, с нас вот-вот потекла бы чернильным дождем тушь; Шерри я умоляла пообещать, чтобы и после свадьбы я, как и раньше, оставалась с детьми и всегда сидела у подножия их постели.

- "Не все сразу, Дуня, - сказала в ответ она. - Я еще не решила, хочу ли я кончать историю таким образом".

- "То есть как хочешь ли? - Я с внезапным ужасом уставилась на джинна: - Ведь коли это есть в книге, значит, она должна?"

- Теперь уже и он, казалось, встревожился и, всматриваясь в лицо Шерри, признал, что не все увиденное им в его снах или грезах в точности соответствует той истории, которая дошла до него через разделяющие нас наяву, в часы бодрствования, века, земли и языки. В его переводе, например, детишки оставались безымянными, и все трое были мальчиками; и хотя там упоминалось, что Шахразада к концу книги полюбит Шахрияра, не было там и намеков на то, что она его обманывает или так или иначе ему изменит со мной или с кем-то другим. Но главное - само собой разумелось, что сам он совершенно отсутствовал в фабуле всей истории, каковую, однако, молил мою сестру закончить так же, как она кончалась в его версии: двойной свадьбой, ее с твоим братом и нас с тобой, и нашим счастливым совместным проживанием, покуда не придет за нами Разрушительница наслаждений и Разлучительница собраний и т. д.

- Пока я пыталась осознать ошеломляющие новости о самой себе, Шерри с улыбкой спросила джинна, что он, собственно, подразумевает под "своей версией" - тот экземпляр "Тысячи и одной ночи", с которым он принимал в нас участие, или же собственную историю, в процессе сочинения каковой находился; ибо ей приятно было думать - и она глубоко на это надеялась, - что наша связь обернулась на пользу не только ей: что так или иначе мы с нею и сама наша ситуация оказались среди тех "древних повествовательных материалов", которые он нашел полезными для своих нынешних целей. Как кончалась его версия?