Химеры

- Прошу, Александр, прошу, располагайтесь, будьте как дома. - Старик широким жестом обвел невеликое пространство мастерской. - Осмотритесь тут хорошенько, не стесняйтесь и не торопитесь - спешить нам некуда, а вы, чтобы дело у нас пошло, должны здесь хорошенько освоиться.

Они оказались в комнате, все стены которой были увешаны рисунками, акварелями, портретами - старинными в резных деревянных овальных рамах и современными в простых металлических прямоугольниках. Только даже работы, явно выполненные недавно, - во всяком случае в те годы, когда Сашка уже существовал на белом свете, казалось, принадлежали давно прошедшим времена. Прошлое как будто накладывало на них свою печать, они были будто овеяны стариной, её ароматом, несуетностью - её дыханием... И лица тех, кто был изображен на портретах, заметно отличались от любого лица из толпы каким-то особенным выражением. Сашка пытался найти слова, которые могли бы передать суть этого выражения, и не мог. Он бродил от стены к стене, от одного портрета к другому, потом оборачивался... лица с портретов на противоположной стене глядели на него. В каком бы месте мастерской он ни находился, множество проницательных глаз неизменно наблюдали за ним.

На широком столе, заляпанном краской, лежали груды рисунков, кипы набросков и папок с тесемками, которые буквально лопались под напором того, что в них помещалось. Подрамники с натянутым чистым холстом, законченные работы, повернутые лицевой стороной к стене, незаконченные этюды, груды тюбиков с краской, бутылочки с растворителем, какие-то тряпки, стаканы с бессчетным числом кистей и карандашей, огарки свечей в подсвечниках - всего и не перечислишь! От всего этого глаза разбегались, а характерный густой запах масляных красок и растворителя слегка кружил голову.

Здесь тоже были книги - по преимуществу альбомы с именами едва ли не всех всемирно известных художников на корешках. Полки с книгами, как и дверь в мастерскую, были занавешены полотнами тонкой узорчатой ткани, но хозяин, войдя, их раздернул, чтобы гость мог все осмотреть.

- Ну что ж, молодой человек, с чего мы начнем? Вернее вот так: с чего бы вы сами хотели? Быть может, зададите мне какой-то вопрос, их у вас, я надеюсь, превеликое множество... Спрашивайте, не стесняйтесь!

- Да я... - Саня замялся - этот странный старик и пугал его и притягивал одновременно. Первый дикий испуг прошел, он понял, что ни бить, ни учить жизни его, по крайней мере сегодня, не будут... - Я даже не знаю...

- Да, я понимаю, вам трудно. Незнакомая обстановка, ваш покорный слуга, который кого хочешь с ума сведет своими ужимками - это испытание, скажу я вам... Хорошо! Тогда, если не возражаете, спрашивать буду я.

- Да, конечно.

Сашка старался не встречаться со стариком взглядом, он терялся в догадках - узнал его тот или нет.

- Тогда вот что. Скажите, какое из этих имен вам всего предпочтительнее? - и он указал на полки с альбомами. - А если с ходу трудно, попытайтесь определить направление в живописи, которое греет вам сердце: романтизм, натурализм, символизм, импрессионизм, кубизм и прочая, прочая... Ну, решайтесь!

Это предложение и вовсе выбило Сашку из колеи. Он никогда особенно живописью не интересовался, его познания ограничивались тем, что об этом рассказывал их школьный учитель ИЗО. Просто ему нравилось рисовать - и все... Он стоял, в растерянности глядя на стройные ряды альбомов, и чувствовал себя дурак дураком.

- Что ж... не страшно. Значит мы этому уделим особое время и особое внимание. Послушайте, Саша, вас, что, пугают мои очки? - этот вопрос прозвучал так неожиданно, что Сашка вздрогнул.

- Н-нет, что вы... Просто я... немного волнуюсь.

- Ну, это я заметил. Но спешу вас уверить, что поводов для волнений у вас нет никаких. Ровным счетом никаких! А очки... Что ж, они мне и впрямь не нужны - без них даже лучше. Вот, скажем, вы стоите у стола и рассматриваете мой рисунок - тот, что сверху. А я вместо вас вижу лишь довольно расплывчатое серое пятно.

Сашка вскинул на Бориса Ефимовича изумленные глаза... и опять отвел взгляд. Значит старик не узнал его - просто не мог узнать! Уф, пронесло! И все-таки он был не в своей тарелке, сам не знал, как толком это чувство назвать - стыдом ли, угрызениями совести... Ничего подобного он, по правде, до сих пор не испытывал. Даже когда мать забрали в больницу, по существу, по его вине.

- Не пугайтесь, живопись, рисунок, линии и цвета я различаю как прежде, просто несколько по-другому. Тоньше, если хотите. На малейшее изменение света и цвета откликается все мое существо. Я это чувствую сердцем и вижу - да! Вижу, только по-своему. И вполне смогу направлять вашу руку. Хотя, мне думается, важнее направить душу.