Химеры

Десире и глазом не моргнула.

Ньет пересилил желание залечь мордой в девичьи коленки навечно, выпрыгнул из воды и уселся рядом.

– Ну, подмочил ты мне репутацию, – Десире тщетно пыталась выжать юбку. – Лучше бы и впрямь в речку столкнул.

– А ты не водись с речным народом.

-Да вот, вожусь уже. Пошли сушиться. На, сумку мою неси.

Они миновали набережную, нырнули под каменную арку моста, которая пересекала дорогу, забрались наверх по крутой лесенке.

Наверху жарило солнце, Ньет бросил обьемистую сумку с вещами, улегся на гранитный парапет и закинул руки за голову. Десире устроилась чуть поодаль. Высоко над ними гнулись металлические фермы, прокаленные летним зноем.

Снизу, от речной ряби, из под горбатого моста, выносило чаек, поймавших восходящие потоки воздуха. По левую руку шумели машины.

Ньет лениво глянул на спутницу сквозь полуприкрытые веки и увидел, как она жадно смотрит на стремительных легких птиц.

– Ну что уставился, – тоскливо спросила она. – Ты хочешь жить с людьми, а я хочу летать. Что в этом плохого?

– Ничего, кроме того, что ни первое, ни второе невозможно.

Десире сунула ладошки в снятые белые туфельки и задумчиво переступала ими по ньетовым ребрам. На босой ступне белел пластырь – натерла ногу на репетиции.

Он осторожно накрыл ее руки своими и замер.

– Тощая макрелина. Плохо тебя хозяин кормит, гоняет наверное в хвост и гриву. Или что там у тебя... В хвост и плавники.

– На себя посмотри.

Белые, как одуванчиковый пух, прядки, падали ему на лицо и щекотали нос. Ньет подумал и чихнул. Светлые луны радужек плыли совсем близко, только руку протяни.

– Того нельзя, этого не можно, – капризно сказала девушка. – Не должно быть препятствий! Нет их, люди просто выдумывают, а потом всю жизнь бьются в четырех стенах.

– Разве вам плохо живется? В четырех стенах.

– А разве хорошо? Мать вон жрица искусства, известный режиссер, фу ты ну ты, а когда господин Илен изволили дать ей понять, что бракосочетаться не желают и бежали в белый свет, она к альханской гадалке таскалась, чтобы та его обратно приворожила. Кольцо бабкино отнесла и еще бусы.

– Господина Илена мне кажется надо бульдозером привораживать, – честно сказал Ньет, – И то, скорее всего не получится. Он только свои картинки любит.

– Ага, а мать по ночам в подушку плачет. Ты видел когда нибудь, чтобы фоларицы ваши плакали?

Ньет вспомнил фоларийских дев – злых, зубастых и с такими страшными шипами вместо спинных плавников, что приблизиться к ним должным образом можно было, только отрастив изрядную броню на груди и животе.

– В воде сложно плакать, – дипломатично заметил он. – Плохо заметно слезы.

– Не хочу, не хочу жить как люди, это как колесо крутится, поколение за поколением, одно и тоже, беконечно одно и то же...

– Могло бы быть хуже. Сейчас ты можешь сравнивать. А представь себе мир, в котором нет ни альфаров, ни фолари, ни полуночных. Только вы, люди, и ничего волшебного.

Десире помолчала.

– Да ну, ты какой-то бред несешь, – сказала она уверенно. – Так не бывает. Так и жить-то нельзя.

– Может и можно, чего не бывает.

– Лучше сразу умереть.

– Успеешь еще. Вы, люди, никогда по настоящему не станете свободны, у вас мозги не так устроены. Это альфары вас научили давным давно, что разум надо ограждать стеной, иначе потеряешь его.

– А вы?

– А мы неразумные, – ухмыльнулся Ньет. – Просто я стараюсь поддерживать приятный облик, чтобы тебе понравиться. Вот например один альфар считает меня противной жабой, и в чем-то он прав. Я могу быть жабой. А могу не быть. Мне все равно. Я выгляжу, как человек, только потому,что живу у человека, хотя он до сих пор не всегда помнит, как меня зовут.

– Зачем ты мне все это говоришь? – Десире убрала ладошки с его груди и села, обхватив колени. Причудливый ее наряд трепало теплым ветром, чаячьим крылом вспыхнули волосы.

– Чтобы ты не переживала, что человечка. Вы может не такие свободные, зато знаешь, что бывает с фолари, который слишком часто меняет обличья и отплывает далеко от берега и людей?

– Нет.

– Он становится морской водой. Просто запутывается и не может превратиться обратно. Надо чтобы рядом был кто-то. Уже долгое время мы существуем только в ваших глазах, Десире.

Он рывком сел и с беспокойством заглянул в светлые луны, густо обведенные черным.

Десире улыбалась.

– Как хорошо, – сказала она. – Значит ты будешь таким, каким я захочу.

8.

Рамиро посмотрел на собравшихся за столом.

Женщины безмятежно улыбались, хозяин дома сдвинул брови, молодой Макабрин кинул быстрый взгляд в окно, словно думая увидеть там машину с гербами корпорации "Плазма-Вран". Сэн Вильфрем задумчиво крутил в пальцах карандаш.

Юный Стрев вцепился в скатерть, так что костяшки пальцев побелели и лицо сделалось совсем уж восковым. Похоже, парень всерьез испуган – так выглядят дети, зная что сейчас войдет бука.

Рамиро ощутил беспокойство.

Шестое чувство, которое в свое время так хорошо помогало на передовой, безмолвно вопияло.

– Я прошу прощения, – сказал Агилар и поднялся. – Покину вас на несколько минут, выясню, что случилось.

Повернулся к двери, намереваясь выйти. Не успел.