— Мы только что посетили Рим, — ответила Анастасия. — Это было мило, но с меня хватит.
— Ваш тур в поддержку книги по тридцати городам, я имею в виду. Ваши чтения…
— Нет, — сказала Анастасия.
— Жанель уже договорилась с нами…
Анастасия посмотрела на мужа. Саймон посмотрел на Фредди.
— Нет, — сказал он, — ей нужно писать следующую книгу.
Анастасия кивнула.
— Мне нужно заняться другим романом, — услышала она собственные слова.
— Мы дадим вам отсрочку. Шрайбер не знал, как все пойдет. Мы изменим ваш контракт, дадим вам еще год. Самое важное для нас сейчас — реклама.
— А для моей жены самое важное сейчас — покой. Ее творчество — вот что важнее всего.
Она снова кивнула. Она допила свое шампанское и тянулась к бокалу Саймона. Он отдал.
— Я согласен, ее творчество важнее всего. Но мы с Жанель обсуждали…
— Забудьте обо всем, что сказала Жанель. В дальнейшем будете разговаривать непосредственно со мной.
— Вы были в Италии.
— А сейчас я здесь, с вами в машине. Я полностью в вашем распоряжении, Фредди. — Он пристально посмотрел на жену, которая плеснула себе шампанского из бутылки и пила, глядя в темноту за стеклом. — Полностью в вашем распоряжении.
— Войдите в мое положение. Десять городов.
— Нет.
— Из-за этой книги я рискую моей репутацией.
— Как я понимаю, после того как вы напечатали Джонатона, у вас нет репутации, которая стоит риска.
— Джонатон, — сказала Анастасия, но на этом замолкла. Все поняли, что она уже пьяна и говорить о ней можно что угодно.
— Может, когда я подписывал контракт с Анастасией, собственное дочернее издательство мне и не светило. Мы оба неплохо поработали. Все-таки стоит отдать мне должное.
— Согласен. Но не ждите, что я принесу Анастасию в жертву вашим маркетинговым фантазиям. Она, конечно, ваш автор, Фредди, но еще она моя жена.
— Значит, все дело в вас. Вы не хотите, чтобы она оставалась сама по себе. Вам не нравится то внимание, что ее окружает.
— Блядь, я женился на художнике, а не на знаменитости. И я намерен так все и оставить.
— На знаменитом художнике, — пробормотала про себя Анастасия. Она уже влила в себя большую часть знаменитого шампанского. Завязала волосы шелковой ленточкой с горлышка бутылки. Безучастно глазела на встречные машины.
— Вы только взгляните на нее, Фредди. Мы не можем показывать ее людям в таком состоянии. Мне стоило немалых затрат и времени привести ее в презентабельный вид. Ей нужна защита. Она двадцатилетняя девочка из пригорода, у которой и друзей-то было немного. У меня месяцы ушли только на то, чтобы научить ее вести себя на званых обедах. Поставь ее перед грязной толпой — она опустится моментально.
— Если она получит Американскую книжную премию…
— Это другое дело. Там приличные люди. Я не против ее появления перед публикой, которая сможет понять ее работу.
— А что скажете насчет очерка в «Алгонкине»? Если это будет эксклюзив, его могла бы написать сама Глория Грин.
— Очерк в журнале от Глории Грин. Уже намного лучше. Это мы с радостью сделаем. «Алгонкин» — та аудитория, что сможет по достоинству оценить нашу совместную жизнь.
— Сомневаюсь, что он будет о вас обоих.
— Я ее муж, — провозгласил Саймон. — Без меня нет никакой истории.
— Без истории, — повторила Анастасия, сбрасывая туфли и сворачиваясь под боком у Саймона, — нет никакой меня.
Дневной свет. Очередная белая постель. Две белые таблетки аспирина на ночном столике, тоже белом. Стакан воды, в нем плавают три маленьких кубика льда. Запотевшее стекло под пальцами мокрее, чем вода в глотке, будто стакан вывернули наизнанку. Будто ее саму — нет. Она насухо вытерла руки о несмятую подушку рядом. Закрыла глаза. Легла неподвижно, прислушиваясь к движению за соседней дверью.
Так Саймон провел ночь с Жанель. Они,
Они согласились, что Анастасии нельзя слишком много светиться на публике или затмевать Саймона. Ее нужно защищать, раз она должна творить великие романы, и хорошо с ней обращаться, раз она должна вверить Саймону свое будущее.
— Но если мы ее потеряем, — подытожила Жанель со своей половины гигантской кровати, — она не единственная юная писательница на планете.
— Ты забываешь одно, — сказал ей Саймон. Он сидел на белом письменном столике на другом конце комнаты, раздетый до рубашки, положив ноги в носках на белый стульчик, — одну очень важную вещь.