Химеры старого мира. Из истории психологической войны

1 февраля 1933 года нацистское правительство сформулировало свою внешнеполитическую программу в двух сознательно неопределенных принципах: 1) «утверждение права на жизнь», 2) «восстановление свободы». Фашистская пропаганда поспешила разъяснить, что Германия борется только за равноправие, которое, кроме всего прочего, является залогом того, что она сможет сыграть свою роль в борьбе против большевизма. В удовлетворении германских требований, заявил Гитлер корреспонденту «Дейли мейл» 7 февраля 1933 года, заинтересован весь мир. Вместе с тем фюрер уверял, что он хочет прийти к всестороннему соглашению по всем неурегулированным вопросам с Францией, Англией и США. Получалось так, будто Гитлер недоволен даже Версальским договором главным образом потому, что он мешает Германии сыграть подобающую ей роль в ликвидации мирового коммунизма. Гитлеровцы стремились выиграть время для перевооружения и подготовки к агрессии. Фашистская пропаганда в это время ставила одной из главных задач — усыпить подозрения встревоженных европейских народов, убедить их, что людоедская программа Гитлера, изложенная им в книге «Моя борьба», лишь «теоретические» размышления, к тому же относящиеся к прошлому и не влияющие на курс внешней политики Германии.

В сентябре 1933 года в Женеву — место, где происходили заседания Лиги наций, — явился собственной персоной министр пропаганды доктор Геббельс. Он произнес речь перед иностранными журналистами, которую потом тысячекратным эхом повторяла, уточняла, дополняла, комментировала, восхваляла нацистская печать и радио. С опытностью профессионального шулера Геббельс старался представить нацизм как респектабельное, хотя и «революционное», движение, выражающее желание нации, чтобы ею управляли «с силой и волей». Он много распространялся о том, что нацизм якобы не предназначен для экспорта, что это «чисто немецкое» явление, что Германия целиком занята внутренними делами и поэтому менее всего склонна осуществлять какие‑то акции за рубежом. Но главное, конечно, Геббельс привычно размахивал антикоммунистическим кадилом: «Мы считаем, что будущая Европа, — вещал он, — будет в долгу перед нами за то, что мы создали крепкую стену против анархии и хаоса. Если Германия станет добычей большевизма, его нельзя будет остановить, и он затопит всю западную цивилизацию».

Уста прожженного демагога источали потоки лицемерного доброжелательства ко всем европейским соседям «третьего рейха».

Геббельс клялся, что Германия стремится только решить вопросы собственного национального существования, что она готова принять участие в ликвидации болезней, от которых страдает Европа.

«Это не имеет ничего общего с мщением и войной, — говорил он, — и было бы хорошо, если эти два слова были бы исключены из лексикона во время переговоров между народами… Пусть объединятся все, кто соединяет добрую волю с благородным стремлением врачевать те недуги, от которых страдают народы, и служить общему благополучию». Что же касается гитлеровской Германии, то она, по уверению Геббельса, была «готова с полной искренностью сотрудничать во имя мира во всем мире»[293].

Даже видевшие виды буржуазные журналисты протирали глаза от удивления при зрелище нацистского волка, с такой помпой облачившегося в овечью шкуру. Конечно, среди европейских политиков были обмануты лишь те, кто хотел быть обманутым, кому антикоммунизм окончательно ослепил взор и лишил рассудка, кто был готов, всячески подкармливая фашистского зверя, натравить его на Советский Союз. Но как раз эти круги оказывали едва ли не решающее влияние на «большую» капиталистическую прессу, которая поэтому — пусть для приличия с различно дозированными оговорками — сделала вид, что всерьез приняла медоточивые речи Геббельса и таким образом прямо подпевала унифицированной печати «третьей империи». А на значительную часть европейского общественного мнения, которое формировалось прежде всего этой прессой, такая оценка намерений гитлеровского рейха оказала усыпляющее влияние, расчищая путь для нацистских агрессоров.

Прошли немногие дни после излияний Геббельса в Женеве, и Германия, хлопнув дверью, вышла из Лиги наций. За этим последовала опять пропагандистская канонада, кампания по демонстрации миролюбия. «Кёльнише цейтунг» даже ссылалась на печальные для капиталистического мира результаты войны 1914–1918 годов и добавляла: «Нет никаких гарантий, что вторая мировая война принесет лучшие результаты, чем первая, и именно поэтому в Германии никто не помышляет о реванше»[294].

Германия, объявил Геббельс 18 февраля 1934 года, целиком посвятила себя внутренним задачам и уже дала вполне достаточно доказательств своих мирных намерений, поэтому пора удовлетворить ее право на «равенство» среди других народов. На обычном языке это означало требование не препятствовать германским вооружениям.