«Химия и жизнь». Фантастика и детектив. 1975-1984

А мать никогда не жаловалась. Возвращаясь с рынка или из магазина, она на секунду замирала в дверях и неуверенно улыбалась, стараясь уловить дыхание Бориса, убедиться, что он здесь. Она иногда говорила тихим учительским голосом, что ему надо пореже приезжать в Путники, он здесь зря теряет время, мог бы отдыхать с товарищами или заниматься в библиотеке. Если ты на хорошем счету, не стоит разочаровывать преподавателей. Они ведь тоже люди и разочарование переносят тяжелее, чем молодежь. Матери часто приходилось разочаровываться в людях, но она предпочитала относить это за счет своей слепоты: «Мне надо увидеть выражение глаз человека, — говорила она. — Голосом человек может обмануть. Даже не желая того».

Ей нравилось, что Коткин увлечен своей биофизикой, она помнила когда-то, давно еще, сказанную им фразу: «Я буду хоть сто лет биться, но верну тебе зрение». Она считала, что до этого дня не доживет, но радовалась за других, за тех, кому ее сын возвратит зрение. «А помнишь, — говорила она, — когда ты еще в седьмом классе обещал мне…»

В феврале, когда Коткин был на пятом курсе, мать неожиданно умерла. Коткину поздно сообщили об этом, и он не успел на похороны.

Аспирантура означала еще три года общежития. Замдекана, бывший факультетский гений Миша Чельцов, которого слишком рано начали выпускать на международные конференции, сочувственно мигал сквозь иностранные очки и обещал устроить отдельную комнату.

— Сделаем все возможное, — говорил он. — Все от нас зависящее.

Но пока свободных отдельных комнат в общежитии не было.

Весной, в конце марта, Коткин был на факультетском капустнике. Он устроился в заднем углу, поближе к двери, чтобы уйти, если станет скучно. Рядом сидела Зина Пархомова с четвертого курса. Ей было весело, и она с готовностью смеялась, если это требовалось по ходу действия. Потом оборачивалась к Коткину и удивлялась, почему он не смеется. Коткин улыбался и кивал головой, чтобы показать, что он с ней согласен: очень смешно. Осенью они работали вместе на субботнике на овощной базе — там были горы капустных кочанов, их надо было грузить на конвейер, который увозил кочаны к шинковальной машине. Коткин запомнил, как Зина все время хрустела кочерыжками и говорила, что в них ужасно много витамина «це». У нее было овальное, геометрически совершенное лицо и белая кожа. Она, единственная на факультете, не расставалась с косой и закручивала ее вокруг головы венцом. В тот вечер коса лежала на груди, и это было красиво.

— Вы помните, как мы капусту разбирали? — спросила Зина в перерыве между номерами.

— Помню, — сказал Коткни.

— А сейчас встретились на капустнике, — сказала Зина, — смешно?

Коткин не сразу понял, что в этом смешного, он вообще плохо понимал каламбуры. Зина смотрела на него заинтересованно, как на зверюшку в зоопарке. Хуже нет, чем увидеть себя отраженным в чужих глазах — как в зеркале, когда невзначай пройдешь мимо, взглянешь, неподготовленный к встрече с ним, и удивишься, до чего же ты некрасив. Растерянный взгляд серых глазок под рыжими бровями. Тонкий, будто просвечивающий, и красный на конце нос. А рот и подбородок от другого, совсем уже маленького человека.

Коткни отвернулся и стал смотреть на сцену, где двигали стулья. Какой-то широкий парень обернулся из переднего ряда и сказал:

— Зина, гарантирую билет на «Комеди Франсез».

— Спасибо, Гарик. — ответила Зина. — Мне достанут. А как же Светлана?

И они вместе засмеялись, потому что у них были общие тайны.

— Простите, — сказал Борис. — Разрешите. Я выйду.

— Куда вы? — спросила Зина. — Сейчас оркестр будет. Они такие лапочки.

Коткин поднялся и ждал, пока Зина пропустит его, стараясь не встретиться с ней глазами.

Потом он курил в коридоре, у лестницы, и никак не мог уйти домой. В общежитие возвращаться не хотелось, а ничего иного придумать он не мог. Он глядел на ботинки. Ботинки за день запылились, и правый треснул у самого ранта.

— Коткин, у меня создалось впечатление, что я вас прогневила. Так ли это?

Рядом стояла Зина.

— Что вы, что вы, — сказал Коткин. — Мне пора идти.

Два года назад в него влюбилась одна первокурсница, умненькая и старательная. Она даже стала собирать, как и Коткин, марки с животными, показывая этим родство их душ. Но первокурсница была некрасива и робка, и его мучило, что это подчеркивает его собственную неприглядность. Коткин был с ней вежлив, но прятался от нее. Скоро об этом узнали на курсе и над ним смеялись. Коткин хотел бы влюбиться в значительную, яркую девушку, такую, как Пархомова. Но он понимал крамольность такой мечты и красивых девушек избегал.

— Над чем вы сейчас работаете? — спросила Зина. Она спросила это, чуть понизив голос, словно это была тайна, сродни тайнам той среды, где достают билеты на «Комеди Франсез».

— Разве вам интересно? — спросил Коткин. Он не хотел обидеть ее этим вопросом, он просто удивился.

— Нет. — сказала Зина, глядя на Коткниа в упор. — Разумеется, это мне недоступно. Куда уж мне, серой и глупой.