«Химия и жизнь». Фантастика и детектив. 1975-1984

— Я в переносном смысле. Надо было меня слушаться. Бежал бы ты от нее. Был бы уже доктором наук и жил в свое удовольствие.

— Ты же подруга Зины, — сказал Коткин тихо, чтобы не было слышно в комнате.

— Что с этого? — Проскурина раздавила сигарету о вымытое блюдце и зло прищурила вороньи глаза. — Слушай, Коткин, она же тебя высосала. Ты был талантливый, тебе сулили большое будущее. Зря я сама тогда тебя не взяла.

— Ты?

— А почему нет? Мы всегда хохотали: Зинка, тупая сила, дура, темнота, непонятно, как с курса на курс переползала, а какая хватка! Какая хватка! Почище нашей! Я иногда думаю: если бы ты попал в другие руки, все могло быть по-другому…

Коткин расставлял чашки на подносе, сыпал печенье в зеленую салатницу. Он думал, что надо ночью еще раз пробежать английский текст доклада Верховского и о том, чьи руки имеет в виду Проскурина? Неужели свои?

— Так и будешь до пенсии бегать по лекциям, писать рецензии и давать уроки, чтобы она могла купить еще одни сапоги?

— Ну какая из меня жертва? — Коткин попытался улыбнуться. — Я отлично живу. Ты не представляешь, какую мы штуку сделали! Хочешь, покажу.

Проскурина отмахнулась.

— Борис, — Зина стояла в дверях, голос у нее отчего-то охрип и смотрела она не на Коткина, а на Проскурину. — Мы умрем от жажды. Ты меня заставляешь подниматься, хоть знаешь, что мне нельзя.

— Да, — сказал Коткин. Он понял, что не стоило брать Глаз домой.

— А от тебя, Лариса, я этого не ожидала. — все еще хрипло сказала Зина.

— Ожидала, — возразила Проскурина. — Чего я сказала новенького?

— Я не подслушивала. Только последние слова слышала.

— Я могу повторить для твоего сведения, — сказала Проскурина.

— Ты опять насосалась?

— Ничего подобного. А что, я не имею права?

Вечер кончился неудачно, все быстро ушли, Коткин отпаивал Зину корвалолом, а она отворачивалась и отталкивала рюмку, лекарство капало на пол и Зина жаловалась, что Коткин загубил ее жизнь, разбил любимую чашку, поссорил с подругой. Слова ее были несправедливы и неумны. Коткин устал, и в нем накапливалось странное, тяжелое раздражение, которое жило в нем давно, которое он всегда подавлял в себе, потому что оно было направлено против Зины. Ему пора было повиниться во всем, но он не стал этого делать, чем еще больше разгневал Зину. Хотелось спать, но надо убраться, а потом набросать статью для — «Вестника», он обещал Чсльцову, а завтра последний срок. Вставать рано, а спать хотелось очень. Коткину всегда хотелось спать, он привык к этому. Тут еще снова зазвонил телефон, это был сам Чельцов, который волновался, что Коткин не успеет написать статью, а Зина закричала из комнаты, чтобы он немедленно повесил трубку, если не хочет свести ее в могилу. Коткин сказал, что Зина себя плохо чувствует, а Миша вздохнул и ответил: «Ну, как же». Коткин повесил трубку и подумал, что, может, стоит сейчас показать Глаз и развеять плохое настроение Зины. Ведь она перенервничала, потому что оскорбительно слышать о себе такое от близкого человека.

— Зиночка, — сказал Коткин, внося в комнату портфель, — я думаю тебе будет интересно поглядеть на одну штуку, которую мы сделали. Кажется, мы добились…

— Помолчи. Я уже все это слышала.

Зина не была лишена тщеславия, и надежда на то, что Коткин станет доктором наук, может, даже самым молодым академиком сыграла немаловажную роль в ее выборе. Как-то вскоре после женитьбы она взяла напрокат пишущую машинку и одним пальцем, с ошибками, перепечатала две коткинских статьи. Но именно те статьи почему-то не вышли в свет, а Коткин не стал до сих пор доктором и уже потерял шансы стать самым молодым академиком. И Зине давно уж стало ясно, что он ее обманул. И пожалуй, если бы Коткин показал ей не Глаз, а новехонький диплом лауреата Нобелевской премии, Зина не стала бы его рассматривать, потому что лауреатами коткины не становятся.

И все-таки Коткин достал Глаз и показал ей. Глаз был мало похож на настоящий, скорее он напоминал небольшую непрозрачную, черную рюмку. Плоским основанием ножки он мог крепиться ко лбу, а в самой рюмке, заполняя ее, помещался приемник и выпуклая поверхность искусственного зрачка казалась глубокой и бездонной. Когда Глаз включался, в глубине загорался холодный бесцветный огонек. От рюмки тянулись длинные тонкие провода с большими присосками на концах.

— Убери эту гадость, — сказала Зина. — На паука похоже.

А Коткину Глаз казался красивым.

— Зина, — сказал Коткин. — Мы четыре года бились, и вот он работает.

Зина тяжело вздохнула, у нее не осталось сил спорить, и она отвернулась к стене. Пружина старого дивана ухнула, зазвенели чашки на подносе. Зина плакала, а Коткин все не раскаивался. Он собрал поднос и понес его на кухню.

Когда он вернулся в комнату, Зина уже не плакала. Он сел за журнальный столик и вынул из портфеля начатую статью.

— Погаси свет, — сказала Зина слабым голосом. — Неужели ты не видишь, как мне паршиво?