Химия страсти (СИ)

— Давай к половине восьмого? — тот задумался. — На восемь у нас совещание. Она нужна для пресс-конференции.

— Тогда по рукам.

— Завтра в полвосьмого. Жду.

Детектив сбросил, а Мур ещё с минуту смотрела в стену.

— Куда же я могла эту флешку деть?

В ужасе она стала выворачивать все свои сумочки и карманы в одежде. Час пролетел незаметно, пока прибранная и немного пыльная квартира превратилась в настоящий погром. Девушка истерично топталась по своей же одежде, понимая, что просто потеряла флешку. Копии ни у кого нет. Отчёты пришли из самого Вашингтона, с другого конца страны.

Она плюхнулась на диван, руками закрывая глаза и концентрируясь. Где она её в последний раз использовала? В морге. Глаза распахнулись, с горящей в них надеждой. Она кинула флешку в ящичек, в помещении морга около холодильной камеры! Значит, там она и лежит!

Правда, время перевалило уже за десять часов и… странно будет вот так врываться в лабораторию. Тем более, там сейчас никого не было, а с недавних пор её до жути пугала темнота. Тяжело быть беременной. Хотя это всё лишь глупые и ничего не значащие отговорки. У неё всё равно нет выбора.

Схватив ключи и пропуск, она тут же вылетела из дома.

***

Он удовлетворённо помахал девушке-секретарю, которая покинула морг. Он стоял одетый и с зонтом в руках, правда уходить не собирался. У него были другие планы, которые холодком отдавались по коже. Сняв легкий плащик, он надел белый халат. Ночь предстояла по-настоящему чарующая. Выключив свет и клацнув фонариком, он подошёл к плотно закрытой двери и провернул ручку.

Можно было и оставить свет, но он знал, что на одной из стен этого унылого холодного помещения висит зеркало, дурацкая идея женщины-патолога, а видеть себя за подобным занятием — это уж слишком. Темнота, по крайней мере, сохраняла его анонимность. Она позволяла ему, как всякому другому любовнику, без смущения делать то, что он пожелает. Эта темнота даже поощряла его, шепча, что если люди не поймут его, то уж ночь точно не осудит. Ночь рассуждала просто и ясно: он никого не убивает, не грабит и не насилует.

Так кому от этого будет плохо?

Он просто занимается любовью.

Ему были хорошо знакомы и само это помещение, и царившая в нем закостенелая официальность. Он знал, что, открыв двойные двери, увидит справа на полке большую книгу, в которой перечислены имена его любовниц, а за полкой на стене висит большое зеркало. Доставая книгу, он повернул фонарик отражателем вниз, так что его луч осветил только нижний край зеркала. Книга, как всегда, лежала открытой. Ее страницы представляли собой пеструю картину: записи на них были сделаны разными чернилами и разными почерками — какие-то аккуратными, но большая часть — неровными, а то и вовсе неразборчивыми.

Его любовницы.

Это слово вызывало у него дрожь. Он едва осмеливался произнести его даже мысленно, не то что вслух.

Кто записан сегодня?

Всего он насчитал двадцать шесть вновь поступивших. Не так уж и много, хотя наверняка среди них есть на ком остановить взгляд. Обычно их набиралось не меньше тридцати, а однажды все помещение оказалось забито и ему был предоставлен выбор аж из шестидесяти восьми имен.

Разумеется, не все они подходили.

Прежде всего исключались мужчины. Уж кем-кем, а гомосексуалистом он не был. Ему становилось худо от одной лишь мысли о содомии и оральном сексе. Женщины тоже годились не всякие. Только те, что младше шестидесяти и старше шестнадцати. В этом вопросе у него были строгие правила. С жадным любопытством он пробежал лучом фонарика по странице, затем перелистнул ее. Ничего подходящего. Совсем ничего. Он прошелся по всему списку в обратном порядке, уже медленнее, затем вновь принялся просматривать его с самого начала и в итоге остановился где-то посредине.

Оливин Браун, 56 лет.

Она поступила из больничной палаты. Возможно, это и к лучшему — меньше одежды; но важна была и причина, по которой она оказалась здесь, и эта причина могла все испортить. Бывало, ему попадались послеоперационные экземпляры с подсоединенными трубками и шлангами и открытыми ранами, порой даже гниющими и дурно пахнувшими. Такого ему не надо. Не вполне удовлетворенный выбором, он, за неимением лучшего, запомнил номер, проставленный в последней колонке, — пятьдесят восьмой — и, отложив книгу, направился на поиски Оливин Браун. Он поднял фонарик, и луч света прорезал холодную пустоту большого помещения, выхватив из мрака противоположную стену. Перед ним расположилось в ряд тринадцать белых металлических дверей, абсолютно к нему безучастных, но от этого не менее притягательных. Из-за них доносился какой-то вибрирующий гул, словно тамошние обитатели коротали время, тихо бормоча что-то себе под нос. Это был одобрительный, обнадеживающий звук, и он подумал, что там его по крайней мере не осудят.