Хинд (СИ)

- И просто повредился умом, мол, поезжай, перерой весь участок. Я ему – думай, что говоришь хоть, а то мы мало рыли в семидесятые, дефициты высаживая. Побойся Бога, говорю, если и было что, немцы в сороковые бомбой шандарахнули да и забрали деньги – сам говорил, дачу вашу-то в войну под фундамент разрушили. Но он упёрся, говорит, я при Советской власти начальником был, ты с меня такая-растакая и то, и сё, и автомобиль личный имела, а теперь я старый больной человек и ты хочешь, к тому же, чтоб я и нищим помер? Не бывать этому, говорил – дай Бог памяти, в каком году-то? – Тётя начала загибать пальцы. – Да уж лет пять будет, в 2004-ом говорил, в начале всей этой просперити.. – При слове просперити тётя брезгливо сморщилась. – Вообщем, я весной Альку туда таскала, дам лопату, говорю – вырой пару ям, сними на мобильник, деду покажешь. На том и ладили. А теперь он в Москве, приехать не может. Одолжите мне ХIунайду на месячишко, припахивать сильно не буду, так, навозные кучи раскидать для видимости – вы ведь слышали, эти хамы – я имею в виду соседей – переехали из города, завели коров – говорят, кредит какой для подъёма сельхозяйства получить можно– и теперь те по чужой собственности лазят – забор-то от них поставить невозможно – дерево соседи на дрова стащат, бетон дорого. Как всё становится дорого – вы представить себе не можете, ну неужели подорожает гречка?

ХIинд вздохнула – как тяжело держать себя вежливо – ни развернуться, хлопнув дверью, ни объявить наглым тоном «а мне ваша гречка» , ни топнуть ногой. Мама почувствовала что-то, кинула на дочь быстрый взгляд, улыбнулась приободрающе. «Это старый человек» - казалось, говорила её улыбка, - «ну пусть не старый, но явно не молодой. Мы тоже будем такими, если доживём. Надо относится с уважением, пониманием, наши родственники, родная кровь, старшие..» Да, старшие. Старшие всегда правы. Это крутилось в голове, и ХIинд учтиво кивала, качала головой мало вслушиваясь в тётины речи – главное она поняла - её хотят забрать в Петербург для изображения копательной деятельности на небольшом участке под станцией Мга. Что ж, она не против, это лучше, чем париться до конца июля в душном городе, а потом стремглав, впопыхах, стремиться урвать двухнедельный кусочек лета на побережье – если тётя берёт её всего на месяц, побережье от неё никуда не убежит. Она совершенно не против.

- Когда выезжаем?

Её рассуждения были прерваны столь неожиданно, что сначала она даже не поняла, где находится, в смятении оглядывая давно знакомые белые обои и рыже-бурый завитой тётин парик. Потом, сообразилась, хотела было открыть уже рот, но заметила, что мама с тётей вовсю обсуждают, планируют сами. Она подошла поближе и начала мысленно кивать, ничему не возражая.

- Так послезавтра?

- Послезавтра. Завтра хочу у вас здесь погулять, осмотреться. Вообще, знаешь ли, такая любопытная архитектура, конечно, готики маловато, какой-то круглый восточный стиль, но всё же самая настоящая Европа, а не то, как у нас в Питере – тётя голос понизила – петровский новодел, выкрутас, уж не знаю, какое слово приличнее.

- Разве новодел то, что так давно построили? – ХIинд старалась держаться незаметно.

- Что понимаешь.. – Лия Сулимовна отмахнулася. – Культура, развитие, прогресс. Надписи не по-русски, знаете, меня всегда умиляет, когда в магазине – и не на русском написано. Чувствуешь себя, конечно, несколько по-фонвизински, вспоминаешь Митрофанушку, но что поделать – уже тогда Россия безнадёжно отстала от Западных стран.

- Может она к ним и не приставала..

- ХIунайда, не лезь не в своё дело. Так послезавтра есть самолёт? Я думаю, самолётом лучше – этот таможенный контроль с долгим стоянием, эта пересадка – я думала, я потеряюсь. Это колоссальная игра на нервах, вы и вообразить себе не можете, они сверяли паспорт со мной самой! Повернитесь в профиль, - зашипела тётя казёнными интонациями, и тут же опять перешла на обычный, восторженно-испуганный тон, - я им говорю, какой смысл в профиль, если фотография в паспорте анфас, но эта хамка, эта публичная девка из таможенного контроля..

– представление пошло по второму кругу, затянувшись, с перерывами на обеды, завтраки, ужины, прогулку по центру города, поход в музей, поход в католический костёл до тёплого дождливого вечера, когда и тётя, и ХIинд, и мама – втроём сидели на чемоданах в неподметённой прихожей – выметать сор перед отъездом – к беде, и ожидали такси. Тётя трещала без умолку, мама волновалась, то вставала, то садилась, пару раз подходила к шкафу, взглянуть – всё ли взяли, а ХIинд сидела понурившись, изучая давно знакомый узор ламината.

- Я всегда говорила – вот попомните моё слово, всегда – будет голод. Это надо пройти. Будет голод сильнее, чем в блокаду.

- Вы стращаете нас, как Андреев Толстого, и нам тоже не страшно, - мама пробовала шутить.