Хинд (СИ)

До ХIинд не доходит смысл слова Родина, поэтому, закрыв глаза, она представляет себе апельсин – он такой же круглый, как ком земли в маминой ладони, и такой сказочно-заманчивый, недоступный, что кажется – весь мир отдашь, лишь бы попробывать это чудо, так красиво изображённое в детской книжке с рисунками.

.. Хорошо то, чего у нас нет. Через некоторое время – может через несколько лет, а может через пару месяцев – в детстве временные промежутки ощущаются слабее, даже не слабее – по-другому. Это по-другому верно описал Вадим Шефнер в «Чаепитие на жёлтой веранде» - лучше него никто не сможет.. Через некоторое время перед ХIинд стоит целая ваза, наполненная апельсинами – ешь-не хочу, но как раз уже и не хочется – и она тянет руку к привычному винограду, кажещемуся синим в свете разноцветных ламп.

Теперь на горизонте ежедневно видимого ею неба нету гор – как нет и горизонта – его заслоняют огромные шестнадцатиэтажные дома, оставляя от голубого пространства небольшой кусочек, который и из окна не разглядишь. Зато из окна просматриваются окна домов напротив – и так интересно гадать по теням на занавесках, чем занимаются другие люди. Жаль лишь, что гадание выходит только вечером – когда в квартирах горит электрический свет. А вечером ХIинд почти никогда не бывает дома – отец берёт её с собой в рестораны, где над нею смеются его друзья, засовывая в руки горькие шоколадки.

В ресторане интересно, но однообразно – люди с приклеенными выражениями лиц, смеющиеся и танцующие, громко говорящие женщины, одетые странно по-детски – по крайней мере ХIинд никогда не видела маму в платье с открытой спиной, да ещё и без платка. ХIинд смотрит на свои голые плечи и коленки, заворачивает голову назад – да, у неё голые лопатки, и накрученные на щипцах волосы, но она ведь маленькая. Она спрашивает об этом у отца – тот хохочет, спрашивает у его друзей – они веселяться тоже, непонятно подмигивая друг другу.

В ресторане много еды – фрукты, овощи, мясо – что хочешь – и всё вкусное. В отдельных тарелках лежат салаты – нарезанные кусочки всякой всячины или горкой возвышается красная, реже чёрная масса с непонятным названием икра. Название непонятно от того, что ХIинд ясно помнит, как отец пришёл домой поздно ночью, а потом вместо того, чтобы спать, ругался шёпотом вначале с мамой, затем со своим отражением в зеркале, а направляясь в ванную, остановился и сказал на языке, который ХIинд уже начинала слегка осваивать:

- Ну подумаешь – прострелили икру! Главное – не голову.

Первую часть предложения ХIинд не поняла, но спросить у родителей не решилась – слишком грустно выглядели обое. Да и не до этого было, когда каждый день приносил что-то новое – куклу барби, у которой ноги сгибались в коленях, а руки в локтях, каучук с разноцветными лентами внутри, большеэкранный розовый томагочи, смешно пиликающий, когда живущая в нём игрушка просилась в туалет.

- И понял тогда, что стою я над бездной, когда я тебя потерял.. – пел со сцены певец, а в папином бокале плескалась удивительно шипучая жидкость, от которой – если улучить момент и быстренько отпить глоточек, пока никто не видит – кружилась голова и заплетался язык.

- Устала, милая. И что отец делает.. – бормотала мать, укладывая её спать, а настенные часы маятником били четыре утра.

Они постоянно переезжали с места на место, отчего российские города калейдоскопом катились перед глазами ХIинд, не цепляя сердце. Первый класс, второй, четвёртый – промелькнули по разным школам будто сон – она не помнила ни одноклассников, ни учителей. А время шло.

Зимним чудесным днём – незадолго до нового года, отец принёс диковиную игрушку по имени «Ферби» - и она полностью захватила ХIинд – игрушка сама говорила, ходила, танцавала. Ни у кого в классе больше не было такой, и чтобы игрушке было с кем общаться, отец принёс ещё одну – и с той поры ХIинд больше всего на свете любила поставить их друг против друга, включить, и подперев голову руками, наблюдать их верещание. В упоении чудом техники конца двадцатого века прошло несколько недель.

Очнулась она в очередном ресторане, и, оглядевшись, испуганно зажалась в угол – её окружали частью устало-спешашие, частью спешаше-траурные лица, а женщины были полностью одеты и курили молча, настолько похожие друг на друга заторможенностью движений, что она не сразу узнала среди них свою мать. Мать в синем платье стояла, прислонившись к стене, судорожно сжимая руку младшего сына. Заур же корчил недовольные мины и рвался к мужчинам.

Весь вечер говорили длинные, скучные речи от которых тянуло в сон. От надрыва ресторанных песен щемило сердце. Далеко заполночь, утыкаясь носом в подушку, ХIинд, прежде чем крепко заснуть, успела подумать, что как-то не так, неправильно, было что-то, но что именно – не смогла ухватить.