Хинельские походы

Знакомство с конотопцами зарядило меня новой энергией, и предстоящие задачи уже не казались столь тяжелыми, как это было, когда я расставался с моими партизанами.

— Снова в Хинель поедем? — спросил Инчин.

— В Хинель и дальше, Анатолий! Придет час, узнаешь… Проклюнем мы брянскую скорлупку, братец мой, расправим крылышки и — в степной простор. До самого синего моря!..

— До Черного!..

Мы просидели за списками до полуночи, когда надвинулся на Брянский лес обложной дождь. Завернув пакеты в пергамент и уложив их в переметную суму седла, мы тронулись без промедления в дорогу.

Хотелось быстрей решить вопрос о выводе отрядов на Сумщину, сдать пакеты на почту, а для этого необходимо было побывать в главном орловском штабе, а также у Гудзенко, повидаться с Покровским, познакомиться с харьковчанами: последние оставались на Сумщине и поэтому переходили в подчинение сумского штаба.

Об этом надо еще было сообщить Воронцову и Гуторову.

Расстояние в тридцать километров предстояло проехать вдоль линии железной дороги, в направлении на восток от разъезда Скрипкино. Ехали верхом, без коноводов, — других лошадей в распоряжении сумского штаба не было.

Дождь уныло стучал по брезенту, накинутому поверх моей черной шинели. Вода струилась по лицу, проникала за шиворот, и от этого было зябко. Скрытый быстро несущимися тучами месяц скупо освещал землю. По топкой лесной тропе, почти вслепую, с трудом добрались мы до Скрипкино. В одном из четырех полуразрушенных бараков светилась лампа.

Оставив коня на попечение Инчина, я направился на огонек. Вошел. Дым коромыслом. Вокруг стола сидят «боги Олимпа» — начальство партизанского отряда имени Котовского. Харьковчане. «Боги» играют в «двадцать одно»…

Поздоровался. Встретили тепло. Усадили в разбитое мягкое кресло, неведомо где добытое.

На столе, между грудами окурков, лежат кипы червонцев. На мой вопрос о боевых планах Воронцов и Гуторов ответили, что до зимы — никуда, а там в рейд на Харьковщину!

— Почему до зимы? — не понял я.

— А куда в грязь тащиться?

— Ну хотя бы на Сумщину.

— Нет уж! Пусть другие попробуют!

— Ну, а вместе с нами, с сумским штабом?

— Не слыхали такого. Эсманцев, тебя — знаем…

— Значит, отстаете от жизни. Сумской штаб руководить вами будет, пока вы вблизи Сумщины. И он потребует вашего выхода на Украину.

Я познакомил Воронцова и Гуторова с указанием Н. С. Хрущева, а заодно и рассказал о своих продовольственных и других ресурсах в Хинельском лесу. Харьковчане заинтересовались.

— Придем, непременно придем всем отрядом! Придем, как только возвратится разведка и мы получим питание к радиостанции, — заверяли Воронцов и Гуторов.

Я ушел от них, ничего не узнав об обстановке, и поехал дальше, по дороге к Старому Погощу. Кругом ни души — ночь и лес. Казалось, что во всей вселенной только два человека: я и Инчин. Но и Инчина вскоре я потерял из виду; он пришпорил коня и поскакал вперед. Мой конь скоро догнал его, и мы, спешившись, пробирались ощупью.

Утомившись, мы снова сели на коней. Дождь назойливо барабанил по плащу, страшно хотелось спать.

Переходя через мосток, который оказался без настила, конь Инчин а провалился между бревнами. Лейтенант вылетел из седла. Я поспешил ему на помощь. Включив фонарик, висевший на поясе, мы с трудом подняли стонавшего коня. Инчин опознал место: именно тут провалились кони, когда мы везли по рельсам вагоны.

Плетемся дальше, спотыкаясь о шпалы. Впереди должен быть разъезд Новенький, но его что-то нет и нет. Сверяемся по компасу — движемся правильно. И все-таки мне кажется, что едем к Трубчевску…

Но вот вдали мелькнул огонек. Мы приняли его за ракету. Лезть на рожон не было никакого смысла.

Оставив коней Инчину, я пошел разведывать дорогу. Условились: если меня обстреляют, он должен отъехать в сторону и ожидать. Если свои, я три раза свистну и буду пеленговать фонарем.

Иду… Показались строения. Кто-то прошел в дом с головешкой в руках.

Я приготовил гранату, вынул пистолет и притаился за углом сарая, перед которым тлели угли, Кто-то вышел из дома и направился к костру. Выскочив из-за сарая, я произнес:

— Ни звука! Руки вверх! Ни с места!

Осветив лицо своего пациента, я увидел заспанную физиономию и задранные кверху руки. За плечом у человека — полуавтомат, под ногами — кучка картофеля.

Увидев мой немецкий плащ, бедняга потерял на некоторое время дар речи. Как? Немцы — и вдруг здесь, в партизанском крае?!

Я узнал, что он — партизан, и стал уверять его, что я также партизан, но он долго не хотел верить.

Оказалось, что я попал к ворошиловцам. Здесь, на пепелище Старого Погоща, стоял батальон Гудзенко. Штаб находился в Стеклянной Гуте.

В девять утра, смертельно уставшие, мы пришли к подполковнику Гудзенко. На груди его сиял орден Ленина. На радостях мы выпили.

Он едва успевал отвечать на наши расспросы о Москве. Его ответы делали нас счастливыми и спокойными за будущее нашей Родины.