Хинельские походы

Только мне и Николаю удалось уйти. Было больно за судьбу боевых друзей — надежных, испытанных, верных. Двое из них шли со мной от Карпат: Елфим Цымбалюк — смуглый, высокий брюнет, и лейтенант Синчин — белокурый мордвин, совсем еще юноша. Оба были остряки, отличные рассказчики, тот и другой с высшим образованием. Остальные — сержанты-кадровики, присоединившиеся к нам в Сумской области.

И вот опять мы с Николаем одни.

— Куда податься? — спрашивает он, силясь втиснуть большие руки в узкие рукава ветхого кожуха. — Вон зароюсь, усну тут под снегом, и поминай как звали!

— Ничего, сержант, держись, будем жить! И побеждать еще будем! — стремился я поддержать бодрый дух в Баранникове, а сам думал о том, на какой еще шаг решиться, как выйти с честью из казавшегося безвыходным положения…

Не раз думал я, что все уже кончено, что иссяк смысл жизни, и порою пробегала черная мысль: не поступить ли так, как делали слабые духом, — уйти из жизни…

И только в прошлом черпал я мужество и силы. Заброшенный в глухой овраг среди пустынных полей, я вспоминал самое дорогое и яркое в моей жизни.

Мое прошлое — это детство и юность советской эпохи, заполненные борьбой простых людей за обновление и лучшее будущее своей Родины.

На морозе, в пустынном белом поле, примостившись в овраге, припоминаю свой жизненный путь, казавшийся таким светлым и коротким до 22 июня 1941 года и столь хмурый и длинный за несколько последних военных месяцев.

Я сидел неподвижно. Розоватые снежинки беззвучно и медленно опускались, поблескивая. Не хотелось ни шевелиться, ни говорить. Тянуло ко сну, Николай как бы отодвинулся в дальний угол овражка и казался совсем маленьким. Потом он превратился в черноглазого мальчика, который спорил о чем-то со своей мамой.

Малыш забрался под елку, к Деду Морозу, и глядел оттуда знакомыми смеющимися глазами.

— Это — Славик! Мой Славик! — шепчу я.

А мать, темноглазая, с толстыми каштановыми косами, тянется к мальчику, приговаривая:

— Пойдем, мой маленький, пойдем в кроватку…

— Да это же Славик и Надя! Как я не узнал их сразу?

Я хотел улыбнуться, но лицо сковывала какая-то маска. Почувствовал, что склеены и ресницы. Я вскинул руку и очнулся от сонного забытья.

С трудом поднялся на ноги. По всему телу словно прошлись иглы. Уже было светло. Взглянув на Баранникова, я ужаснулся: его грубо высеченное лицо с крупным носом побелело и казалось каменным.

«Замерз!» — подумал я.

И, не раздумывая долго, крикнул во всю силу легких:

— Вста-ать! Смир-р-но!..

Я был убежден, что эти два слова, если только они дойдут до сознания солдата, подействуют на него магически.

Так и произошло. Николай вскочил, но тут же, не в силах выпростать из кожуха своих рук, не устоял и упал. Я помог ему подняться и начал быстро растирать снегом его лицо.

— Что вы?

— А ну, на месте бе-е-гом!..

Николай начал неуклюже топтаться.

— Сильней, скорей, локтями работай! — подгонял я сержанта, чувствуя, что согреваюсь при этом и сам. Потом мы расчистили снег и, наломав сухих веток, развели небольшой костер.

— Теперь до лета не сунься к фронту, — сказал Баранников.

«Зима только что началась, — думал я, — до весны в здешних местах еще полгода, и немыслимо все это время, когда идут решающие сражения под Москвой, ничего не делать».

— Нет, — сказал я, — лета ждать невозможно! Нужно уходить отсюда к лесам…

— Это как же? — не понял Николай. — Выходит — спиной к фронту?.. Ладно ли будет так, товарищ капитан?

Я любовно оглядел этого простого парня, честного солдата, который даже тут, в тылу у противника, боится одного: быть спиной к фронту.

— Фронт сейчас всюду, сержант Баранников, — сказал я. — А мы не медведи, чтобы лезть на рогатину.

Я вынул из кармана листовку, подобранную неделю назад в поле. Политуправление фронта обращалось в ней ко всем оставшимся в тылу врага с призывом переходить фронт или присоединяться к партизанам.

— Возьми, прочитай, сержант, еще раз.

— Где же они — партизаны? — сказал Баранников, читая листовку. — Отмахали мы тысячу, а то и больше верст — и ни одного не видели.

— Значит, плохо смотрели, да и шли мы степным краем, а вот недалеко Брянские леса, там они наверняка действуют.

— А если и там не найдем? — спросил, недоверчиво улыбаясь, Николай.

— Не найдем партизан, — найдутся люди, которых мы сделаем партизанами. Согласен, что ли?

Баранников рассмеялся:

— Вот на это согласен! Только, ой, незнакомо для меня это дело! Может быть, неподходящий я для этого!

— Очень даже подходящий. Тебе на роду написано быть партизаном!

О партизанах Брянских лесов я слышал мимоходом от местных жителей на Сумщине, а более подробно — от одного старика, который приютил нас на двое суток, когда мы шли к Курску. Звали этого старика Артемом, а по фамилии — Гусаковым, Он жил на небольшом выселке, как раз на меже между Сумской и Курской областями. Он принял нас как родных, подарил Николаю кожух своей жены, сказав при этом: «Не жалей для добрых людей, стара́я, обойдешься моим, а хлопцам далекая дорога». Мне Артем дал рукавицы, теплые носки, табаку.