Хинельские походы

Фомич и Анисименко не спешили. Они живо интересовались всем, что происходило на фронте и в глубоком тылу оккупантов. Я говорил о том, что тыл врага непрочен, в глухих селах гарнизонов нет, для машин оккупантов они малодоступны из-за снега, симпатии населения всецело на стороне партизан.

— Нужна спичка, — говорил я, — горючего материала много. Но главное — это разгром немцев под Москвой. Вести об этом проникают в самые глухие углы.

Тон беседы нашей был задушевен и прост, секретарь райкома и Анисименко произвели на меня прекрасное впечатление.

В конце беседы Фомич сообщил, что райком имеет теперь директиву ЦК принимать в свой отряд и военнослужащих.

— До сих пор, — пояснил Анисименко, — мы переправляли их через фронт, к нашим.

— Но, товарищ капитан, — сказал Фомич после раздумья, — мы должны предупредить вас: отряд наш еще очень молод и невелик. Батальонов и рот не имеем. Поэтому — вы должны понять нас правильно — мы, как бы это сказать, не сможем предоставить вам соответствующей…

— Должности, — подсказал я и засмеялся.

— Вот именно, — улыбнулся Фомич. Анисименко поспешил добавить, что в их отряде почти все — рядовые, кроме одного-двух средних командиров.

— Но вообще, товарищ капитан, — сказал Фомич, — есть уже крупный отряд на Сумщине. Там и капитаны имеются и даже полковой комиссар. Если пожелаете, мы свяжем вас с ними… Это отряд товарища Ковпака. Хотите туда?

Я был тронут тактом и чуткостью Фомича. В обстановке, когда его отряд только что вышел из подполья, где понес тяжелые потери, когда ему остро нужны были военные люди, Фомич все же щадил мое самолюбие.

— Нет, товарищи! — от всего сердца ответил я. — Теперь у коммуниста одна должность — быть прежде всего солдатом, а батальоны, думаю, создадим сами.

— Вот это по-партийному, — вырвалось у Анисименко.

— Я ожидал этого ответа от коммуниста, — сказал Фомич. — Вы нам, Михаил Иванович, нужны.

С этих пор Фомич называл меня только по имени и отчеству. Он подал мне карандаш и бумагу для заявления.

— А что касается вашей партийности, то райком обсудит в свое время вопрос о признании вас членом партии. Пишите.

Я написал:

«Для участия в борьбе за освобождение моей Родины, Союза Советских Социалистических Республик, от немецко-фашистских оккупантов прошу зачислить меня и сержанта Баранникова Николая Никитича бойцами партизанского отряда Червонного района Сумской области».

Анисименко провел нас в соседний дом, где были остальные партизаны. Они готовились к обеду.

— В нашем полку прибывает, хлопцы! — крикнул высокий детина, оказавшийся командиром группы.

— Дегтярев, Терентий Павлович, — сказал он просто, пожимая мою руку.

— Дегтярев, — повернулся он к Баранникову и тоже пожал ему руку.

У Дегтярева было необыкновенно смуглое красивое лицо. Его темно-карие выразительные глаза, густые брови, сросшиеся над прямым небольшим носом, курчавая голова, его могучие плечи — все это располагало к нему с первой же минуты знакомства.

«Дуб! Украинский дуб, а фамилия русская», — невольно подумалось мне.

Смешение русских с украинцами — характерное явление тех мест, где моя военная дорога переплелась с партизанскими тропами, и поэтому с первого же дня своего пребывания в отряде я начал осваиваться с украинской речью.

— Батько, займитесь хлопцами, — передал нас Дегтярев пожилому тучному партизану, который собирал вычищенную карабинку.

— Зараз! — громыхнул тот, вытирая о тряпку руки. — Зараз, товарищ капитан, — повторил он трубным голосом. — Роздягайтесь, товарищи, будемо знакомы. Я — Фисюн, Фисюн Порфирий Павлович, здравствуйте!

Мы сняли кожухи и шапки.

— Дуже добре, що до нас попали. — Фисюн хозяйски оглядывал нашу экипировку, — ничего, справна. А где зброя? Мабуть, Петро одержав?

Я объяснил что́ и как.

— Ну, тому так и быть. В разведку ему потрибно карманное оружие. А я от вас добрыми рушницами озброю. Ось, — взял он из угла комнаты ружье, — двохствольное! — И расхохотался, глядя на Николая серыми, чуть навыкате глазами.

— Бери, сынок!

Для меня Фисюн нашел старую драгунку без мушки.

— А эту — капитану.

— Спасибо, Порфирий Павлович, — сказал я, кланяясь Фисюну, — В нашем положении старая винтовка поважнее нового пистолета!

— Точно, товарищ капитан, — и вутошница надежней.

Проверяя винтовку, я посматривал на этого человека и думал:

«Не хватает седых усов, чтобы он был точной копией Тараса Бульбы».

Фисюн тем временем трубил:

— Гей, хлопцы! Кибитуйте, що за люди з нами! От, товарищ капитан. Пишлы наши справы вгору!

«Кибитуйте», как я тут же убедился, было любимым словечком Фисюна. Смысл его зависел от интонации: в одном случае оно заменяло слово «соображайте», в другом — «действуйте», могло также означать и вопрос.

Хлопцы между тем приводили себя в порядок: одни умывались, другие кончали чистку оружия. Перед пылающей печью позвякивали рогачами хозяйки — мать с дочерью.