Хинельские походы

Еще злее неистовствовала вьюга перед утром, когда достигли, наконец, поселка имени Крупской, затерянного среди урочищ и сугробов.

Бондаренко положили в просторной избе. Врача не нашлось. Кто как умел останавливали кровотечение.

В горячечном жару Бондаренко судорожно рвался, звал в атаку, кричал. С рассветом, осунувшийся и пожелтевший, он пришел в сознание. Превозмогая боль и напрягая последние силы, сказал:

— Фомич… я — кончен… не утешайте… Оставляю райком на вас… Жалко… Задание партии не успел… — и закашлялся кровью.

— Душно, света… света!..

Кровать подвинули к окну, за которым бесновалась вьюга.

— Верю, товарищи… — надорванно и тихо шептал Бондаренко, — встанут тысячи… Поднимутся наши люди… Все поднимутся… Вернется, придет Красная Армия… Когда победите, не забудьте… моих… маленьких…

И сердце его остановилось.

— Плакали мы, товарищ капитан, как Федор Филиппович скончался… Никогда не забуду его слов: «Верю: встанут тысячи, вернется, придет наша Красная Армия…»

Потрясены были мы этой потерей. Слишком уж частой гостьей стала смерть в подпольном райкоме. Пять товарищей унесла она за короткое время. Двое попали в лапы гестаповцев…

Лесненко умолк.

Ветер крутил морозную пыль, скрипели полозья саней, туго стучали копыта коней и быстро-быстро неслись под тусклой луной тучи.

Неслись а мы навстречу грозной неизвестности.

Дорога в Хинель лежала через Барановку, и наш отряд остановился часа на два в крайних избах.

Небольшое, дворов в сто пятьдесят, село спало в тяжком оцепенении. На людях лежала печать траура.

Лишь вчера утром к Барановке подкатило вдруг около двадцати санных упряжек и резкий, рыкающий голос натуженно заорал:

— Р-р-раус!

С повозок тотчас сорвалась вооруженная орава солдат. Вскидывая на ходу винтовки, немцы и полицаи кинулись к хатам. Захлопали выстрелы, жалобно и тонко запели пули… Сквозь стрельбу и густую брань послышались разноголосые угрожающие выкрики:

— Показывай!

— Что молчишь?

— У кого были? Куда ушли?

— Ах, не зн-наешь?

…И хрясь, хрясь. В воздухе мелькали кулаки, приклады…

Старика Лущенко, инвалида гражданской войны, захватили посреди улицы. Он тяжело шел, прихрамывая на приставную деревянную ногу.

— Не знаю, — кричал возмущенный старик, — не знаю ни партизан, ни вас, кто вы такие, озверелые!

— Ага, сговорились, мать вашу… — И над инвалидом замахнулись оружием.

Пятясь назад, старик упал в снег. Но его продолжали избивать, топтали ногами, били по лицу, по голове.

Бросив старика, полицаи схватили соседку Сергея, молодую женщину — Анастасию Павлюкову. Она гневно плюнула в пьяные морды насильников, и ее на месте убили.

Выплевывая на снег вышибленные зубы и глядя на яркие пятна крови, барановцы понуро молчали. Их начали загонять в клуню.

— Выдавайте коммунистов или казним всех! — хрипели пьяные каратели.

Тревога охватила все село. Люди метались по улицам и от двора к двору, пытаясь куда-нибудь скрыться, прятали теплые вещи; выпускали из хлевов скот и птицу; кто сумел, скрылся в Барановской роще.

Мишка Карманов влетел в первую же минуту к Сергею Пузанову.

— Сережка, немцы на улице! Бежим! Говорил, надо подаваться к Хинели!

Пузанов схватил кожух, шапку и, одеваясь на ходу, бросился на огород, к яру. Там, в бурьянах, в глубоком снегу, друзья остановились. Бежать через поле днем они не решались. Слышно было, как хлопали на улицах выстрелы.

Парни долго выжидали, не уберутся ли из села гитлеровцы. Когда возле клуни затрещали автоматы, они не выдержали. Сергей сорвался с места и, широко шагая, наладился вдоль яра. Мишка последовал за ним, но вскоре с огородов донеслось:

— Хальт! Ком, ком! — и немец, показавшийся над яром, выстрелил.

В то же время из-за сарая выбежал полицай в длиннополом, не по росту, пальто и в немецкой пилотке. Он повелительно крикнул:

— Назад! Бегом!

Сергей и Мишка остановились. Полицай подбежал к ним и, тыча стволом в Карманова, спросил:

— Тебе сколько лет?

— Семнадцать, — ответил Мишка.

— А тебе?

— Двадцать два, — ответил Пузанов.

— Женат?

— Женатый…

— Вот и дурак, что удираешь… Женатые, самостоятельные нам нужны…

— Кому это — вам? — спросил недоверчиво Сергей.

— Нам! Кого видишь! Мы, брат, по душам поговорить приехали… Хочешь, на службу примем? — И полицай, пытаясь казаться своим, предложил: — Кури, хлопцы!

— Я не курю, — буркнул Сергей.

— И я тоже, — соврал Мишка.

— Э-э, да я вижу: вы — тоже волки с зубами! — И, зло прищурившись, передразнил: — Не ку-р-р-ю-у… Недоноски паршивые… — Затем, вскинув автомат, прошипел: — Марш в клуню!

На улице конвоируемых обогнала подвода. Двое полицаев везли на подсанках железную бочку, как видно, с бензином.

Возле клуни толпились жандармы. Они держались особняком и лишь изредка отвешивали «образцовые» удары прикладом, вталкивая людей в клуню.

Втянув головы в плечи, друзья готовились принять неизбежные удары.

— Марш-марш! — зарычал немец и замахнулся. Парни метнулись к дверям и, нырнув под ноги односельчан, очутились посреди клуни…

— Меня гад-гитлеровец достал прикладом! — яростно и глухо сказал Пузанов.

Мишке видно было, как побагровели от злобы лицо и шея Пузанова.