Хирург возвращается

— Как Кемь?! — подскакивает молодой взъерошенный субъект на верхней полке по соседству. Когда он там успел появиться, я, честно сказать, и не приметил. — Да что же это такое? Отчего меня никто не будит? Мне тоже в Кемь надо! Безобразие!

— Да вы успокойтесь, молодой человек! — ласково обращается к нему Тамара Ивановна. — Проводник вас уже три раза будил, только вы все не просыпаетесь!

«Пить меньше надо!» — думаю я, когда субъект, слезая с полки вниз, обдает меня алкогольным амбре.

— Эй, парень! Сдавай белье! — звучит раздраженный голос проводника. — Имей совесть! Четвертый раз к тебе подхожу!

— Да? — искренне удивляется парень. — Эх, видимо, вчера мы малость перебрали!

Я помогаю пенсионерам-туристам вынести на перрон их объемистый багаж.

— А что там у вас? — указываю на поклажу. — Целый дом с собой тащите?

— Вы почти угадали: там у нас и палатка и спальные мешки. Все с собой носим, и не надо ни на какие гостиницы тратиться.

Молодцы, что скажешь? Людям далеко за семьдесят, а они с палаткой, с рюкзаками вышагивают по стране, пытаясь наверстать упущенное в молодости.

Следом вываливается и взъерошенный сосед, принимавший вчера на грудь. Оказывается, здесь выходит чуть ли не весь вагон: и те, которые с детишками, и те, которые с собаками и байдарками-велосипедами, и склочная тетка со своей таксой… Я возвращаюсь в купе и занимаю свое прежнее место на верхней полке. В опустевшем вагоне стоит непривычная тишина, слышно только какие-то крики на перроне и шум отъезжающих от станции автомобилей.

Время стоянки заканчивается, и в купе вваливаются двое новых пассажиров. Один — лет сорока, рябой, с залысинами на шишковатом черепе, в давно не стиранных джинсах и форменной железнодорожной рубахе с грязным воротником. Второй — лет на пятнадцать моложе, рыжий, вихрастый, в сильно жеванной белой футболке с капюшоном, красных кедах и джинсах, немножко чище, чем у первого.

— И чё теперь делать? — второй достает из сумки пиво «Охота Крепкое».

— Надо подумать, — первый, оглядев купе, кивает мне, здороваясь.

— А чё тут думать? — закипает рыжий, мелкими торопливыми глотками прихлебывая из жестянки вонючее пиво и обтирая вылезшую из прорези пену белоснежным рукавом. — Надо больничный брать!

— Как ты его возьмешь? — морщится старший. — Кто тебе его так запросто выдаст?

— Ха! Будь спок! Не впервой! Сейчас все организуем, — молодой отставляет в сторону опустевшую банку и, выудив из кармана телефон с сенсорным экраном, принимается кому-то названивать. — Алё, Вадим? Привет, это Вовка Измайлов! Узнал? Долго жить буду? Это хорошо! Слушай, помоги нам с больничными. Да, мне и Степанычу. В общем, нас от поездки отстранили и теперь мы пассажирами едем. Да! Вляпались! — Вовка искоса смотрит в мою сторону. — Подробности при встрече! Ну, у тебя же знакомая медсестра в поликлинике, пускай и нас выручит. Мы со Степанычем в долгу не останемся. Ага, давай!

— Ну, что? — вытягивает шею тот, кого назвали Степанычем. — Поможет?

— А то? — развязно откидывается назад Вовка и принимается за вторую банку «Охоты». — Не ссы, Степаныч, у меня там все схвачено!

— Ты бы это, — старший показывает глазами на пиво, — не бухал бы сейчас.

— Да чё будет-то? — отмахивается враз охмелевший Вовка.

— А как ты на прием к доктору-то пьяный сунешься? Хрен больняк-то выдаст! Еще и алкогольное опьянение напишут. Тогда совсем труба!

— Кому, мне? Да они у меня вот все где! — Он сжимает костлявые пальцы в хлипкий кулак и гордо выгибает впалую грудь. — Пускай только попробуют! Я с их главврачом в одном доме живу! Только скажу ему одно слово — всех уволит! Ик! Ик!

— Так что ты какому-то там Вадиму звонишь? Давай напрямую главврачу! — недоверчиво предлагает Степаныч.

— Ном-м-мера его н-н-не знаю! — еле ворочая языком, объясняет рыжий и лезет за третьей банкой.

Напарник морщится, видя, как неисправимый Вовка, обливаясь ядовитой пенящейся жидкостью, крупными глотками переливает в себя содержимое пивной банки.

— Н-но н-надо будет — узн-н-наем! — мычит молодой железнодорожник и встает из-за стола.

— Ты куда? — всполошился старший.

— Пойду от-т-толью. Ик! Ик!

Поезд неожиданно останавливается, и парень, не устояв на ногах, падает срубленным деревом в объятия трезвого напарника, зацепив заодно и меня. Степаныч укладывает его на свободную нижнюю полку. Вовка тут же отрубается и лежит, пуская на себя слюну чуток желтого цвета.

— Земеля, ты его извини!

— Ты б его сводил в гальюн! — советую я, когда поезд трогается с места. — А то в штаны наделает.

— Да и пусть! — Степаныч не отрывает взгляд от окна. — Я ему не нянька!

— Нянька — не нянька, а полтора литра пива твой дружок выдул. Если почки работают нормально, то самое время диурез справить!

— Чего справить?

— Диурез! В туалет веди дружбана своего, пока не поздно!

— Не друг он мне. Сопляк! — презрительно цедит сквозь зубы железнодорожник, продолжая пялиться в окно.

— Ну, как знаешь, — кривлюсь я и на всякий случай переставляю свою дорожную сумку и туфли наверх, в специальную нишу.

Примерно через час после нашего диалога со Степанычем внизу раздается истошный вопль проводника: